– Что ж, ладно. Хорошо вам отдохнуть. Мы будем поздно, – выдохнув, она выбежала из дома и хлопнула дверью, даже не попрощавшись.
Я открыла морозилку и застыла в попытках найти место среди десятков ведер точно такого же мороженого. И как меня не разнесло от такой страсти?
– Твоя мама напоминает мне сороку, – хохотнул Рома, плюхнувшись на диван.
– Она мне даже маму не напоминает, – кое-как уместив оба ведра, вздохнула я.
– Почему ты так говоришь?
Я не ответила потому, что добралась до запретного плода – минибар с прозрачной дверцей, – и потерла ладони.
– Вот она, моя золотая, – вытянув бутылку, я не сдержала улыбку. Я присмотрела этот сливочный ликер еще вчера и мечтала только о нем, – ты такое пьешь? Или тебе налить что-то для взрослых, чтобы ты надрался как свинья и начал руки распускать?
– Я понял намёк. Пьем, что ты скажешь, – подняв руки, рассмеялся он.
Уже через пару минут пол перед телевизором превратился в кинотеатр из детских грёз. Мы свалили все найденные в доме одеяла и подушки перед диваном, собрали пять тарелок со закусками и выключили свет. Фильм начинался, и где-то внутри меня разрасталось тепло. Эта музыка напоминала что-то до боли родное, такое далекое и недоступное, что уже невольно подступали слезы. Какие-то едва знакомые мечты, мысли и ощущение кого-то близкого рядом. Но кого?
«Если бы ты был моим другом, я бы смогла поговорить с тобой об этом, но я не могу. А если мы не можем разговаривать по душам, зачем тогда ты мне нужен? Зачем мы друг другу?»
Ликер приятно грел горло, наверное, увеличив сентиментальность до высшего уровня. Как последняя дура, я фантазировала, как говорю фразами из фильма с Ромой, – да даже с Ковалевым. Ох, как много всего грубого я могла бы ему сказать при случае. Его откровения все еще вертелись в голове, не давая покоя, и я злилась все больше и больше. На него, на себя, на всех, кого он обвинял во лжи мне.
Неблагодарный зритель украдкой поглядывал в телефон, стараясь сделать это незаметно для меня. Но осветившееся вдруг синевой лицо не заметить было невозможно, – и хотелось прибить его. Я в очередной раз пихнула его локтем, и он тут же спрятал мобильник и с самым заинтересованным лицом снова уставился на экран.
«Она сделала из тебя человека, а ты в ответ сделал её счастливой.»
Слезы сдержать не удалось, как бы я не старалась, и теперь истерика больше походила на рев раненого зверя. Как можно любить такой трагичный фильм? Полнейшая пытка. Надо быть последним психопатом, чтобы получать от такого удовольствие и сотни раз пересматривать.
– Ну, перестань, это всего лишь фильм, – Рома подтолкнул ко мне ведерко с мороженым, на что я лишь взревела пуще прежнего.
– Ужасный фильм! У меня душа рвется на куски!
– Зато ты наверняка раньше мечтала: «вот бы забыть этот фильм, чтобы посмотреть заново», а?
Я хмуро глянула на него:
– Это не помогает. Лучше вообще молчи.
– Ну, прости! Я пытаюсь!
– Просто, – шмыгнув носом, я запихнула в рот еще одну ложку, – за что я любила эту историю? Я себя ненавидела? Еще и книжка эта…
– Книжка?
– Да, кто-то подарил мне. С намеком, что я просто фанатка.
– Значит, нам надо найти владельца этой книги и спросить его.
Я лишь кивнула, схватившись за бутылку. Горе надо запить, и плевать, как плохо будет завтра. Пеленой опьянения затягивало голову, и все становилось легче, мягче – как суфле. Я посмотрела на Рому. Что-то в нем казалось не таким, как надо, но с ним было спокойно. Я невольно задумалась о том, что детишки богатых людей выглядят старше своих лет, да и мыслят как-то по-другому. Себя я так не ощущала, но вот Рома – он казался таким взрослым, осознанным. Ковалев вел себя так, словно прожил эту жизнь и теперь выше людских проблем. Даже Кошкина – опытная обольстительница, львица, – как с такой длинноногой дамочкой тягаться кому-то вроде меня?