– Не зли меня, хабиби! Я имею в виду по уровню интеллектуальности задач в Мухабарате и в ССБ. Короче, есть у меня в Египте люди. Тестюшка организует. Разузнают, что смогут, прочешут мечети.

– Тестюшка твой ведь из ХАМАС? Они с ИГИЛ[26] вроде бы одной крови.

– То, что сунниты и в чем-то радикалы, – да. А остальное… У хамасовцев сейчас проблема, их молодняк рвет в ИГИЛ[27], подпав под болтовню пропагандистов. Их не просто сманивают, а грозят, когда захватят Израиль, разобраться и с ХАМАС. Брат моей жены поддался пропаганде, да так и пропал безвестно, дорогой тесть не позволил ему вернуться. А парень все же понял, куда влип…

– Жестоко, – вздохнул Горюнов, прикидывая, как сам бы поступил в такой ситуации, соберись его сын участвовать в джихаде.

– А как твой сын? – вдруг спросил Тарек и, когда Петр с недоумением посмотрел на него, то пояснил. – Ты же говорил…

– Не припомню, – холодно отрезал Петр по привычке таить все связанное с личной жизнью от кого бы то ни было. Но Ясем смотрел открыто. – Он упрямее ослика, – решил отшутиться арабской поговоркой Горюнов, что, в общем, отражало действительность. Ему хотелось поделиться с кем-то своей озабоченностью по поводу перспектив Мансура в нелегальной разведке, вернее, как он считал, их отсутствия. Но не с Тареком.

– И ничуть не жестоко. Пусть знают, что обратной дороги нет. Билет лишь в один конец, – араб пригладил усы, и взгляд его стал совсем саддамовский, из-под бровей, темный, свирепый. Горюнов помнил этот взгляд Хусейна, когда иракский лидер выступал по телевидению и чехвостил персов или израильтян. – Хочешь победить врага – воспитай его детей. Воистину! Они воздействуют на молодежь, выхватывают ее из привычной среды. И среда, как болото, благополучная. Скучно им, понимаешь, живется, не хватает остроты ощущений. Или наоборот, терять нечего. А вообще, к шайтану их всех! Слушай, а водки в этой вашей берлоге нет? Где ваше русское гостеприимство?

– И правда, – Горюнов повернулся к Мирону и спросил уже по-русски. – Где водка?

– Товарищ полковник, ну что вы? Мы же на конспиративной квартире. Вы же знаете правила. Вы что, шутите?

– О таких вещах я не шучу. К тому же когда речь идет о моем старом багдадском друге.

– Вы уже и так выпили, я закрыл на это глаза. Но устраивать тут пьянку… – Мирон покашлял от растерянности.

– Кто говорит о пьянке? Не поверю, что тут нет заначки, – Горюнов обвел взглядом комнату. – Хотя лучше сбегай купи. Мы не будем одалживаться, – он достал из кармана бумажник и вручил несколько купюр Мирону. – Не ломайся ты как барышня!

– Товарищи, вы же мусульмане! – почти взмолился Зоров, чувствуя, что с этими полковниками он наверняка попадет в переделку.

Оба отмахнулись похожими движениями. «Чертовы арабы! – мысленно охарактеризовал их Мирон и поймал себя на том, что назвал и Горюнова арабом. – И в самом деле, его не отличишь. Вот ведь вжился в образ».

– Если не можешь остановить безобразие, возглавь его, – на корявом русском провозгласил Тарек и перешел на арабский. – Так, кажется, говорил ваш полководец Суворов?

Горюнов рассмеялся:

– У тебя каша в голове. Это Макиавелли говорил и в другом смысле: «Не можешь победить толпу, возглавь ее».

– Вот-вот. Ты, юноша, должен уважать наши седины. Мы, возможно, никогда не встретимся с Кабиром. Надо же как-то отметить его благополучное возвращение на Родину и наше с ним сотрудничество.

В следующие часа три Мирон наблюдал, как эти арабы пили. За окном повалил снег. В комнате стало совсем темно. Зоров задернул шторы и включил свет. Эти двое вроде бы не пьянели, но их арабский становился все менее понятным для майора. А они прекрасно понимали друг друга. Курили, пили, хрипло хохотали над одними им понятными шутками, переходили вдруг на персидский и снова смеялись. Зоров смотрел во все глаза на шефа, таким его он себе совсем не представлял.