Майра могла проигнорировать или не обратить внимания на мою отчаянную просьбу не вскрывать; могла начать читать и оставить хотя бы один том в метро. (Степень риска – «средняя». )

Наконец, почтовая служба, советская или американская, могла просто взять и потерять бандероль. (Степень риска – «высокая». ) Куда пойдешь, кому скажешь, как говорила моя тетя Ривуся.

И все же все эти риски, вместе взятые, были несравнимы с угрозой попасться на таможне. Но моя психоипохондрия взяла свое, и я со вздохом достал красу и гордость моей коллекции, перевернутую картинку Мавзолея (СССР, 1933 г., номинал 10 р., негашеная!), которая согласно знаменитому каталогу «Yvert et Tellier» могла в зависимости от состояния пойти между $1000 и $1500. Я прикрепил ее нежно и с любовью в верхний правый угол обычного пожеванного конверта с моим адресом.

Представ перед сонным таможенником, я достал этот конверт, вынул из него мою визу, авиабилет, квитанцию из банка и разрешенные к вывозу $120 и протянул ему это хозяйство, небрежно бросив конверт на прилавок тыльной стороной вверх. Бинго.

Я рассказал об этом JC в общих чертах, как часть кампании по убеждению его, что я был относительно тертый овощ. Но делиться этими достижениями с Рэмблером я бы не стал. Для него это звучало слишком сказочно. По его разумению, на такие вещи способен только профессионал, причем прошедший школу spycraft под его, Рэмблера, началом.

Согласно тому, что я с него «считал», JC чувствовал себя полным дерьмом за то, что утаил мою операцию от Рэмблера. Но эти сопли были вторичны; главное, то, что у него появились секреты от своего начальства. Вот до чего довел его чертов русский – я. На данный момент JC чувствовал бо́льшую близость со мной, чем с Агентством. Что было не очень хорошо. Его нужно было срочно уверить, что мы все были в одной команде.

Нет, конечно, мне его было жалко. Но не слишком. Чрезмерная жалость всегда контрпродуктивна, а это всегда плохо.

– Мы подделаем отчет, – объявил JC.

– Подделаем фейковый отчет? – Я едва не поперхнулся. – Ну, братан, не знаю, что ты там куришь…

Впрочем, мой фирменный русский коктейль скептицизма и сарказма, настоянный на цинизме, испарился, как только я ступил ногой в Явочное Место, код SJ.

Stonewall Jackson Inn был модным гей-баром для поклонников Южной Конфедерации. На стенах висели копии фоток времен Гражданской войны – поголовно молоденькие мальчики в форме конфедератов, некоторые по пояс обнаженные и перебинтованные, некоторые в весьма интригующих позах. Пили и бурбон, и белое вино, а на джук-боксе стояли пластинки и кантри, и джаз. Главное, что, как и положено гей-бару, в SJ была «задняя комната», и в три часа пополудни там было относительно тихо: только две парочки обжимались на диванах по уголкам. В свою очередь у «задней комнаты» была своя «задняя комната», где нас, безусловно, не могли ни выследить, ни потревожить.

Я немного оробел. Мои блуждания по Нью-Йорку не включали в себя задние комнаты гей-клубов. Обычная советская гомофобия. Но не будем об этом.

– Если чекисты меня выследят, разве это не заставит их усомниться в моих чувствах к Ане?

JC хмыкнул:

– Да ладно – ты зашел испражниться, вот и все. Это не то же самое, когда бы если ты был регулярный клиент. Они побоятся зайти в заднюю комнату. Все русские боятся, что их изнасилуют.

Иногда спорить не стоит. Тем более что зерно в этом было – что есть советское общество как не внешняя зона, в отличие от зоны внутренней, она же собственно «зона», а на зоне «козлов» и «петухов» не жалуют.

– В общем, мы напишем свое интервью с эмигрантом, – заявил он, прям чистый Мартин Лютер с молотком-гвоздями, – и притворимся, что оно из ЦРУ. Я знаю, как писать. Я таких интервью много провел.