– Похоже, это могла быть сигарета марихуаны. Каннабис.

Пронин ахнул:

– А ты откуда такие вещи знаешь?

– Кино смотрел, – пробормотал Тупкин. – Детектив. Черные курили такие сигареты.

Пронин недоверчиво хмыкнул. Черные были сплошь наркоманы, это все знают. Но и Тупкин запросто мог туфту погнать ради повышения. Хоть это был и рискованный ход – выдвинуться на знании наркотиков.

Голова шла кругом. Ситуация безнадежно запутывалась. От ЦРУ можно было ожидать любой засады, это ясно; но, как любое госагентство, они соблюдали правила и набирали исключительно чистеньких мальчиков из престижных колледжей. Чтобы ЦРУ взяло наркомана – и не на роль второго плана, подставить кого-то или дать показания в полиции, – а для вербовки??? Что может быть важнее в разведработе? Но кто же это будет пытаться завербовать секретаршу, с которой абсолютно нечего взять? А что это была за эстрада перед посольским автобусом? Это из какого-такого учебника шпионажа?

Может, и не стоило отсылать Чапайкину домой. Может, что-то в этом есть такое.

К тому же как это будет выглядеть в Центре? Конечно, Василий будет рвать и метать – его дочку отослали назад после всего лишь трех месяцев, – и это будет музыкой для ушей Пронина, почти как Харламов, забивающий «Спартаку» очередную шайбу. С другой стороны, Чапай был товарищ мстительный и сопли не утрет, и не успокоится – нет, он будет искать козла отпущения, и он, Пронин, будет весьма удобным кандидатом. Разумеется, ничего у Чапая не получится, кто будет слушать старпера с рыбалки; но за каждым срачем остается след – у Чапая были друзья, у Пронина были враги, кто знает, как карта ляжет?

О попытке вербовки надлежало доложить немедленно, ясное дело, и последнее слово в судьбе Анки-секретарши принадлежало Центру, но к мнению Пронина начальство прислушается, резидент все же.

Пронин прокашлялся и выжал из себя отеческую интонацию:

– Давай начнем сначала, Анечка. Попытайся вспомнить каждое слово – и интонации тоже.

Благодарность в лице девушки могла расплавить самый твердый камень. После диких воплей Пронина за пять минут до этого его слова прозвучали как музыка для девичьих ушек.

– Он сказал, что весь день переводит бумаги для государства и что это очень скучно, но он не мог об этом говорить, потому что он подписал тридцать пять форм о неразглашении…

– Да, но как он это сказал? – Пронин воткнул лезвие и повернул его. – Что он делал в это время?

– Я… я… не помню… – Аня судорожно проглотила слюну. – По-моему – я не уверена – по-моему, он меня трогал за… за заднее место. – Она опять всхлипнула.

«Совсем у нее глаза не как у Полины», – подумал Пронин; и тогда он понял, как именно он поквитается с гадом Васькой.

У меня позвонил телефон. 9:05 на световом дисплее. Все ясно. Гребаный чекист так возбудился от информации об американском секс-маньяке с двадцатью пятью формами о неразглашении, что уже не мог подождать обеденного перерыва. Мог бы по крайней мере создать видимость, что Аня вышла на улицу и звонит тайком из автомата с глубокими вздохами под тяжелые удары сердца – от страха быть раскрытой. Но данный старпер театральных школ не кончал; он был так нетерпелив, что позвонил мне первым делом поутру, прямо в разгар моего похмелья. Гребаный комуняка.

«Моя голова весит тонну, – повторил я, как мантру, – но зато в моих венах арктический лед».

– Доброе утро, дорогая. Как вы себя чувствуете?

– Мистер Льюис…

Это то, что я написал на карточке.

– …я вам звоню…

«Чего же боле?»

– …с просьбой прекратить ваши выходки. Что вам от меня нужно?

– Да я просто хотел увидеться. Вы что, голливудская звезда? В чем дело-то?