– Как давно у них отношения? – голос француза был как никогда серьезен.

– Давайте пройдем наверх, мсье Лавуан, – буквально ведя за собой писателя, ответила Фрида, – незачем нарушать покой постояльцев еще больше.

Филипп сейчас совершенно не думал ни о постояльцах, ни о шуме, который мог бы создать в столь поздний час. Виктор Моро, своей тушей весьма внушительного размера вытеснил все прочие мысли из головы Лавуана. Те минуты, пока они с попутчицей поднимались, держась за холодные железные перила, по лестнице, казались вечностью. Проблема, только что образовавшаяся перед молодым человеком, казалась абсолютно неразрешимой. Сам факт, что такая важная особа для сердца Лавуана, как Мелани Марсо, уже имеет интимные связи с кем-то еще, выбивал из колеи, но вид этого грозного оппонента поверг Филиппа в настоящее, беспросветное уныние. В беспамятстве, Филипп попал в квартиру Фриды.

– Присядьте, мсье Лавуан, – девушка сама решила усадить гостя на кушетку, что была подле двери. Филипп не сопротивлялся.

Квартира Фриды, пусть и была вся как на ладони, тем не менее представлялась писателю сквозь призму какой-то дымки. Сам для себя Лавуан не мог найти четкую причину данного феномена: это мог быть как затхлый воздух плохо проветриваемого помещения, так и банальная невозможность мозга сконцентрироваться на созерцании картины, абстрагируясь от мыслей о Викторе Моро. Все, что сейчас мог разобрать Филипп – это убогость и невероятная захламленность помещения. Закрыв на пару секунд глаза, Лавуан старался привести мысли в надлежащее состояние, что давалось непросто. Открыв веки, он увидел квартиру Фриды более четко: это была большая просторная комната, поделенная на несколько секторов при помощи занавесок. Выглядело это все совсем не по-немецки, но бедность, в которой прибывали мигранты, накладывала свой отпечаток прежде всего на быт этих людей. В центре комнаты стоял большой обеденный стол, под которым красовался красивый красный ковер. Он был старым: цвета утратили былую силу, виднелись пятна, ненароком попавшие во время одной из давнишних трапез, бахрома истерлась. Тем не менее, именно ковер задавал тон всему жилищу. Занавески, очевидно, отделяли гостиную, в которой, был уверен Лавуан, принимать было некого, ибо никто из уважающих себя людей не согласился бы опуститься до того уровня, что позволил себе прийти в такое место, от спальни, куда Филипп соваться и не хотел. Точно также была отделена и небольшая кухонька, проглядывавшая в небольшой зазор между занавеской и стеной, что позволило французу быстрым скользящим взглядом оценить там обстановку. Несмотря на бедный, можно без всякого преувеличения сказать, нищий вид, квартира выглядела невероятно чистой. Казалось, что все вещи здесь, пусть и не совсем к месту, выполняли свои функции четко. Даже в такой обстановке нищеты проглядывался чисто немецкий менталитет.

– Располагайтесь, мсье Лавуан, – снимая теплую накидку, сказала Фрида. – Полагаю, идти обратно в такой час – плохая затея. Вы можете заночевать здесь. Хельмут будет лишь утром, он не станет противиться Вашему присутствию.

Предложение девушки было для Филиппа как честью, так и позором. Гостеприимства Фриде не занимать, это стоит признать, но квартирка казалась Лавуану неуютной. Ночевать здесь он совершенно не хотел, но и грубо отказать столь радушной хозяйке не решался.

– Ты хотела рассказать мне про этого полковника, – перевел тему разговора француз, будто сам внезапно вспомнив про свою новую напасть.

– Рассказывать то, собственно, и нечего, – Фрида аккуратно отодвинула стул так, чтобы не издать ни звука в поздний час, и быстро села, сложив руки на деревянном столе. – Мсье Моро, как уже было сказано, полковник французской армии. До меня лишь доходили слухи, что он награжден множеством орденов, сама я видела лишь пару медалей, что украшали его мундир в один из приездов к Мелани. Сама Мелани же мало о нем говорила. Лишь о его достатке и связях, будто ничего кроме них у него за душой и нет.