Заметив меня, мама приветственно подняла крохотную кофейную чашечку.

– Привет, моя растрёпушка! – сказала она. – А ты что всё еще в пижаме?

Вот это да, я бежала через парк в пижаме, а джинсы-то у Аньки. Зато вполне можно поверить, что всё то время, пока мама болтала с папой, я находилась где-то в недрах квартиры.

– Да, что-то ленивая я сегодня. Ты как добралась, мамик?

– Прекрасно добралась и уже на фабрике была. Ну что, мы заниматься будем?

Это риторический вопрос. Я села и заиграла Баха.

– Не, ну это не дело. Ты не проснулась ещё, что ли? Давай-ка сначала. Поувереннее.

Я стала играть «увереннее».

– С ручками у нас что? Их подменили на макаронины, пока ты спала? Звук-то мне давай.

Кое-как настроилась, погрузилась. Мама опускала замечания всё реже, обернувшись в какой-то момент, я увидела, что она откинулась на спинку стула и наслаждается, прикрыв глаза. Я и сама уже понимала: играю теперь почти нормально. Руки, они помнят. Просто время нужно настроиться. Бах гудел, заполняя квартиру. Он был выше всей этой суеты с опозданием. На экзамене по теории музыки среди прочих был вопрос про «уникальность музыки И. С. Баха». Так вот, я точно знаю, как на него правильно отвечать: «Она вызывает ощущение единства всего живого, причастности человека к божественным тайнам». Причем это был не один из возможных вариантов ответов. Отвечать нужно было так, а не иначе, иначе могли снизить оценку на балл. Мы не имеем право судить о музыке Баха и высказывать какое-то там свое мнение. – С этого места почётче. Тут жевать не надо. И легато не надо. – Да, что-то я отвлеклась, но мама сразу улавливает, когда я плыву, и всегда вернёт на землю.

Когда-то, в четвёртом классе, она даже делала со мной упражнения по немецкому. Притом, что немецкого она не знает в принципе. Просто класс поделили на две равные группы, и одна помаршировала учить английский, а другая – немецкий. «Ты чего мудришь с ребёнком, – изумлялся папа, когда видел, как мы, обе злые и красные, штудируем глаголы, – ты же не шпрехаешь». Но мама, полная достоинства, отвечала: «Я знаю, когда она ошибается». И знала ведь. Потом, правда, она сходила к директору, чтобы популярно объяснить, что «наш ребенок больше предрасположен к английскому». Шарфик там был задействован или платье, не знаю, иногда кажется, что подарки просто сыплются по ходу маминого следования, как волшебные звёздочки за феями в диснеевских мультфильмах. Может, просто мамина харизма сработала, но меня перевели в группу к англичанам, хотя шла уже вторая четверть. Потом другие родители спрашивали у маман: «А что, так можно было?»

Но музыкой мама занимается со мною не из упрямства. И в любых командировках она находит время, чтобы послушать меня по скайпу не потому, что хочет постоять над душой. Мама имеет высшее музыкальное образование и диплом со специальностями «Артист камерного ансамбля», «Преподаватель», «Концертмейстер», «Концертный исполнитель (фортепиано)». И хотя сама она садится за пианино раз в квартал, это никак не мешает ей «в совершенстве знать теорию» и наставлять меня. В душе моя погрязшая в импортных шмотках мама по-прежнему музыкант. А я – её новая надежда. Нужно ли говорить, что Мина Георгиевна – самый хороший преподаватель в нашей музыкалке.

А впереди маячит консерватория имени Римского-Корсакова, вполне реальная, если учесть, как отзываются обо мне преподаватели и сколько у меня дипломов с конкурсов. Мама сама училась в Римского-Корсакова и тоже подавала надежды. Но всё те же девяностые свернули её с пути. Если бы не они, мама бы гастролировала по миру в составе именитого оркестра и выходила к полному залу в блестящем платье в пол. Но прежде чем блистать на концертах, нужно было поработать сперва в каком-нибудь доме детского творчества (такой был расклад). И в этом случае мама не прокормилась бы в девяностые. И она отказалась от карьеры музыканта. На время. «А время было такое, что не до музыки, приходилось просто выживать». И моя хрупкая мама стала крутиться волчком, точнее, кататься туда-сюда челноком