– Ты не забыла меня, милая Вероника! Ты не забыла меня, милая моя! Ты помнишь! О! какое это счастье! Любимая, родная, дорогая моя! – прижимая фотографию к сердцу, восклицал граф.

Одинокий листок бумаги – письмо, отложенное в сторону, возвратил графа в реальность дня. Осторожно взяв листок в руку, как будто он был не бумажный, а из тонкого хрусталя, Зотов развернул его и не увидел знакомый почерк. Писал, кто-то другой, это насторожило и встревожило его. Опустив листок на столешницу, Егор Иванович вышел из-за стола и направился в противоположную от него сторону – к книжному стеллажу. Подойдя, задумчиво посмотрел на книги, как бы выискивая в них ответ на важный вопрос, развернулся и торопливо зашагал в противоположную сторону – к высоким арочным окнам, в одно из которых билась чёрная птица.

– Кыш, негодница! – замахал на неё граф, но чёрная вестница даже не приподняла голову. – Кыш! Кому сказал! – Возмутился Егор Иванович и постучал по стеклу. Ворона лениво приподняла голову, впилась своими чёрными глазами в глаза человека, раскрыла клюв, сказала что-то на своём вороньем языке, взмахнула крыльями и взмыла вверх, оглашая окрестности графского поместья тяжёлым криком.

Чувство тревоги огненным обручем сжало сердце графа и направило его встревоженный взгляд на свёрнутый вдвое листок бумаги, прилепившийся ярким белым пятном к ореховой полировке стола. Стремительно подбежав к столу, Егор Иванович схватил этот влекущий к себе листок, раскрыл его, молниеносно пробежал глазами по его ровным чётко писаным строкам и… рабочие апартаменты усадьбы потряс болезненный крик…

***

Граф Егор Иванович Зотов лежал на диване, рядом с ним суетилась прислуга.

– Врач?! Где Тихон Касьянович? Кто-нибудь послал за врачом?

– Уж минут десять, как послали-с!

– Где же он, Господи? Что так долго?

– Едут! Едут! – откликнулся стоящий у окна мальчик.

– Ну, слава те Господи!

– Егор Иванович, лежите, лежите! Тихон Касьянович прибыли-с. Всё будет хорошо… будет хорошо-с.

В кабинет быстрой походкой вошёл врач.

– Ну-с, что с вами, голубчик мой дорогой? – подойдя к графу проговорил Тихон Касьянович. – Дайте-ка-с вашу руку. Так-с, так-с, – считая пульс. – Ну, что ж, хорошо-с. Пульс частый, но ровный, хорошо-с, дорогой мой, хорошо-с. Сейчас я вам микстурку дам и всё образумится… а что это у вас… в кулаке-то-с… Бумага-с? Не она ли, дорогой мой, причина вашего обморока? Дайте-ка-с её мне… Я должен знать, отчего такая реакция вашего организма.

– Оставьте, Тихон Касьянович! Это личное! – с болью в голосе ответил граф.

– Что-нибудь с вашей маменькой? Не приведи, Господи!

– С ней всё нормально, – приподнимаясь с дивана, проговорил Егор Иванович.

– Вот и славно-с, вот и славно-с! – ответил Тихон Касьянович, отсчитывая в мензурку какие-то терпкие по запаху капли. – Сейчас капельки-с при́мите, дорогой мой Егор Иванович, и сердечко ваше драгоценное-с заработает как часики… Будьте уверены-с… всё образумится!

– Уже никогда и ничто не образумится, – поднося мензурку к губам, подумал граф Зотов. – Никогда!

После ухода врача, Егор Иванович расправил зловещий листок на колене и вновь пробежал глазами по его строкам.

– Нет! Нет! Нет! – прокричал Егор Иванович и, сжав ладонь в кулак, крепко ударил себя по лбу. – Этого не может быть! – И ещё дважды, но тише. – Этого не может быть! Этого не может быть!

В следующий миг граф, уткнувшись в подушку на диване, вздрагивал от удушающих слёз.

***

На следующий день Тихон Касьянович Белокобыльский прибыл в усадьбу графа справиться о его здоровье.

– Чудесно, дорогой вы наш Егор Иванович, чудесно-с! – выслушав дыхание графа и его сердце по стетоскопу, проговорил Белокобыльский. – Кризис миновал! Сейчас покой, только покой, дорогой Егор Иванович! И капли, обязательно капли… три раза в день. Я оставлю вам флакон и напишу, сколько капель принимать, а сейчас выпить, непременно-с выпить. – Отмерив капли в мензурку, Белокобыльский подал лекарство графу. – Непременно-с, непременно-с выпейте, дорогой Егор Иванович. Успокаивает сердце.