А Мелочь себе росла, как и все остальные. Была очень задумчивой на уроках. Ей писали в дневник, что она отвлекается. Она, конечно, отвлекалась по полной программе не хуже других. Только разница была в том, что когда учительница ее спрашивала, что она только что сказала, Мелочь ей говорила не только, что та сказала, но и то, чего еще не успела сказать. Учительницам это не слишком нравилось, и они ей писали замечания. Мелочь тогда была абсолютно уверена, что у них тоже есть аномалия на почве полового созревания, просто была не готова им это сказать.

Так она доучилась до старших классов. Свою аномалию она использовала во всех точных науках, хотя математики не понимала и не любила. По всем предметам благодаря болезни у нее были только пятерки, так что пришлось им ей выдать золотую медаль.

Потом началась учеба в других местах. На третьем курсе какой-то маленький профессор прочитал ее курсовую работу и предложил ей заниматься теорией доисторических искусств – так гладко у нее все было расписано, что если бы те доисторические люди были живы, то могли бы сами и подтвердить.

Позже, на высших сценаристских курсах, Мелочь продолжала отличаться благодаря этому своему дару – она писала замечательные сценарии, то очень близкие к жизненным ситуациям, то совершенно замысловатые, но абсолютно фантастические, хотя и логически законченные. Ей это помогло и в высшей Академии по криминалистике – она описывала преступления как уже совершенные, так и те, которые были только на уме у криминальных элементов, с предельной достоверностью.

Метод скоростного чтения – звезда – тоже был побочным продуктом этого феномена.

Теперь вернемся к разговору трех похожих женщин – Мелочь поняла, что женщины эти принесли какие-то отчетные документы от своей организации. Она спросила одну из них, не представляют ли они какой-нибудь семейный бизнес. На что одна из них сказала, что действительно так это можно сказать, потому что они родственницы и работают при музее-квартире малоизвестного французского поэта-революционера Лабланка Лароша-Пуко, который был родоначальником их петербургской ветви, и что один из особняков на Мойке когда-то принадлежал Лабланку. К концу его жизни во всех квартирах этого дома жили его бывшие жены с детьми от него. После его смерти его квартира была превращена в музей. Позже было организовано общество ларош-пукистов – они работали в музеe в различных качествах.

Но вот в последнее время музей был обложен большими налогами, как и всякое другое коммерческое предприятие. Однако денег, вырученных за продажу входных билетов, не хватало на все расходы, их грозились расформировать, дом расселить, а саму квартиру продать с торгов. Мелочь подумала, что было бы совсем неплохо, стать хозяйкой музея-квартиры, жить в ней и устраивать там литературные среды. Она сказала тем женщинам, что очень давно мечтала познакомиться хоть с кем-нибудь из этой замечательной семьи, потому что ее бабушка была когда-то близко знакома с уже пожилым Лабланком. Женщины не были ни капли удивлены этим заявлением – Ларош-Пуко был откровенным сердцеедом до самого последнего дня своей жизни. Они пригласили Кроху на очередное заседание общества и обещали ей рассмотреть возможность ее вступления в него.

Через неделю Мелочь уже представляла петицию в какую-то городскую культурную подкомиссию о временной отсрочке платежей. Петиция была одобрена, платежи временно отсрочены, а Кроха въехала в музей-квартиру для постоянного жительства. Мелочь понимала, что если ничего не предпринимать, то раньше или позже платить все равно придется, поэтому она провела коренные изменения в ведении музейного бизнеса. Через общества любителей старины различных городов Европы она взаимообразно получила различного рода реликвии и разместила их в музее – квартире как бывшее имущество Лароша-Пуко. Под каждой из реликвий висела табличка с объяснениями. Входные билеты теперь стоили значительно дороже и продавались только на конвертируемую валюту. Благодаря расклеенным объявлениям в туалетах многих пятизвездных отелей города, иностранные туристы просто повалили в музей – все хотели видеть клавикорды, на которых неистовый Лист сочинил свою вторую рапсодию или бюро, на котором мужеподобная Жорж Санд писала письма Ф. Шопену.