Красный соус запятнал ее бедра и ребра.

Патрик судорожно сглотнул и кивнул.

– Тогда не дай им остыть, Пэтч. – Она улыбнулась и скрестила руки за головой.

Он поставил бутылку с вином и поспешно разделся.

Стоя за деревом, я начал с веревок, опутывавших Ханне шею, и молча перепиливал каждую. Когда тупой нож разрезал последнюю, она упала на землю, свернулась калачиком и закрыла голову руками. Кисти в пупырышках и царапинах, и некоторые уже начали воспаляться, кожа побурела, как разрез на яблоке. Ханна лежала, такая маленькая, и я заметил на задних карманах ее джинсов вышитых персонажей из мультиков – с одной стороны кот Сильвестр, с другой – птичка Твитти.

Я стоял, не зная, что делать, объятый стыдом и убежденный, что все произошло по моей вине. Оглядываясь назад, я бы посоветовал тому мальчишке наклониться и подхватить Ханну на руки. Но нет, первое в жизни испытание настигло его слишком рано. Разве можно подготовиться к чему-нибудь подобному?

Отплакавшись, Ханна потянулась ко мне, и я поднял ее на ноги, однако не мог смотреть в ее глаз и остановил взгляд на изображении рожка с мороженым в центре красной футболки. Только теперь белое мороженое было забрызгано красным, будто его оросили вишневым соком.

Она скрестила руки и согнулась, словно замерзла.

– Пэтч, теперь я хочу домой.

От ее слов у меня отлегло от сердца. Хоть какой-то план. Домой. Именно дома я мечтал сейчас оказаться и навеки остаться там.

– Тогда сюда, – сказал я, поворачиваясь.

Но как только встал к ней спиной, Ханна охнула:

– Господи, Пэтч, что случилось? В чем твоя рубашка на спине? В крови?

– Ах, это… – Я посмотрел через плечо. – Споткнулся о камень. Грохнулся так, что вырубился. Дрянная история, но ничего – встал.

Благородная бравада. Я отвернулся, чтобы скрыть кислую мину на лице, и мы тронулись в путь. Я помогал Ханне продираться сквозь чащу и, боясь, как бы она не наткнулась на что-нибудь здоровым глазом, раздвигал перед ней ветки. Что еще я мог для нее сделать?

На тропе я пошел вперед, но на берегу Джекобскилского ручья дождался, чтобы помочь ей перейти по камням. Ханна держалась за глаз, и я понимал, что ей больно. Попросив ее немного подождать, я достал из кармана бандану, смыл с нее кровь и мокрую свернул в виде холодного компресса.

Когда протянул Ханне, она лишь удивленно взглянула на меня.

Я взял ее за запястье, отвел от лица руку, и когда начал подносить бандану к ее лицу, невольно опять посмотрел в глаз. Раньше меня к этому принудил Мэтью, тогда в глазу была кровь. Теперь она высохла, и на одной стороне лица запеклись бурые корки. Мне удалось разглядеть веко со слипшимися ресницами. Я почти приложил бандану к глазу, но тут веко затрепетало, и я заметил в запекшейся крови кое-что еще.

Как непроваренный яичный белок. Меня чуть не вырвало.

Эта картина возвращается ко мне все двадцать шесть лет, и всякий раз, когда я ее вспоминаю, меня начинает тошнить.

Мокрая ткань коснулась ее лица, Ханна вздрогнула и резко втянула воздух.

– Тихо… – Я попытался успокоить ее. – Прижми и держи.

Ханна послушалась, и я перевел ее за руку через ручей.

Не могу вспомнить из детства ничего более жестокого. Были времена, когда я уставал, терял силы, болел. Но все это не критично. Жестокость – нечто такое, что я связываю со взрослым возрастом.

Но тот путь к велосипедам был по-настоящему жесток. Каждую секунду мне хотелось сдаться, поэтому я старался думать лишь о следующем шаге. Если на землю ступала нога, затем другая, это было маленькой победой.

Мы молчали. На крутизне или там, где требовалось перебраться через камень, я протягивал Ханне руку. О чем нам было говорить? Когда мы наконец добрались до Расщепленной скалы, Ханна почти теряла сознание, потому я предложил ей сесть на багажник за мной. Слава богу, дорога в Росборн постоянно тянулась под уклон.