А зима, между прочим - не шутки. Это тебе, Светочка, не в городской квартире с центральным отоплением на снежинки за окном любоваться. На секунду мне стало страшно и тоскливо. Я снова посмотрела на свои руки и спрятала их за спину, чтобы не огорчаться лишний раз.

- Эй, хозяйка! – раздался позади меня грубый хриплый голос. – Не передумали? Пока предложение в силе – десятка серебром!  

Я оглянулась, сообразив, что зовут именно меня (Эдит, конечно же, Эдит! но что поделать, если мы с ней уже сроднились?), и обнаружила, что возле покосившейся низкой изгороди, в проеме, где выломаны доски, стоит крайне неприятный тип. Ему было лет сорок на вид. Был он хмурым и рыхловатым, с красными толстыми щеками и маленькими пронзительными глазами, с жидкими черными волосами на висках и макушке, с кустистыми бровями, и ещё он грыз зубочистку, перекидывая ее из одного угла пухлогубого рта в другой.

Одет он был просто, но во все новенькое, а сапоги просто ослепляли блеском. Он хотел молодцевато перепрыгнуть через забор, но живот помешал, и, позорно провалившись на этом испытании, тип с зубочисткой поступил проще – пролез в дыру в заборе и встал своими блестящими сапогами прямо на  луковую грядку.

Этого нельзя было стерпеть, особенно, если учесть, что лук был почти единственным средством существования на этой обнищавшей мельнице.

- Хозяйка… - вальяжно начал тип с зубочисткой, но я совсем не вальяжно его перебила.

- Эй, дядя! – прикрикнула я, потому что каблуками с набойками он давил луковицы, как гнилую картошку. – А ну – шаг в сторону! Не видишь, у меня тут огород?

- Огород? Это? – процедил он, но с грядки сошел и брезгливо вытер сапоги о траву. – Что с продажей, хозяйка? Вы подумали? Повышать цену больше не буду. Провороните – мельница уйдет за бесценок.

На новеньких штанах была мучная пыль, и я догадалась, что, скорее всего, это был тот самый графский мельник, который устранял конкурентов. Который не дает за мельницу настоящей цены.

Конечно, продать её было бы лучшим решением. Продать и купить домик с нормальным огородом и каким-нибудь фруктовым садиком, если здесь растут фрукты – с этим и справиться легче, особенно – женщине. Особенно – если она из другого мира и только вчера носила маникюр, а землю видела только в цветочном горшке на окне. Продать можно, но я понятия не имела о расценках в этом мире. Наверное, десять серебряных монет – это очень мало. Десять монет – это десять месяцев аренды, и то – не жилья, а земли. А мамаша Жонкелия сказала, что граф ссудил эту землю совсем даром.

- Десять – мало, - сказала я деловито. – И вам это прекрасно известно, так что прекратите говорить глупости.

- Глупости? – хмыкнул он и огляделся. – У вас просрочка по аренде третий месяц. В ноябре граф выставит вас вон, и я получу эту развалюху даром.

Так бы и было, но мельник не знал о двух серебряных монетках, что Жонкелия выклянчила у судьи, а я знала, и они-то заставили меня чуток принаглеть и совсем не чуток приврать. Главное – пока избавиться и от этого типа. Эй, дайте же несчастной переселенке в другое тело хотя бы освоиться? Чего навалились-то все разом? Сначала судья, теперь мельник…

- За аренду будет заплачено сегодня же, - небрежно ответила я, уперев руки в бока, чтобы выглядеть побойчее. – И к вашему сведению, одной черепицы на этой крыше, - я мотнула головой в сторону мельницы, - больше, чем на двадцатку серебром. А голубятня – та и вовсе картиночка.

- С чего бы это на двадцатку? – огрызнулся мельник, и я поняла, что попала в точку. – За нее восемь дадут, не больше. А голубятня ваша никому не сдалась. Придумали ещё – голубей разводить! Кому они нужны? Перевод корма, а мяса – с горсточку! Десять серебром – и ни горшеном меньше.