Я услышала незатейливую, но такую печальную историю, как две осиротевшие женщины распродали сначала живность – лошадей, коров и коз, потом мебель, потом начали продавать одежду и посуду, но погасить долг так и не смогли.

- Кредиторы наседают, - закончила рассказ Жонкелия, - мельница стоит, Чарлтон каждый день сюда таскается – сказал, что через два месяца мы сами отсюда уберемся, и всё достанется ему даром. А ещё моргелюты… окна побили, двери сорвали, бродят вокруг, даже днём уже бродят… Вот у бедняжки Эдит в голове и разладилось. Она и так трусиха была, а тут совсем свихнулась от страха. По ночам кричала, говорит – и заикается, и оглядывается, будто её кто-то подслушать может. Или забьется в комнате в угол кровати – и сидит так целый день. Сегодня утром вскочила – и к озеру. Я за ней, а она кричит, что не может так больше. И в воду… Я четыре часа просидела на берегу, просила моргелютов, чтобы они её отпустили. А потом появляется судья – конь в мыле, сам – как на пожар, спрашивает, где Эдит. Я ничего ответить не успела, и тут выныривает рыжая башка и начинает звать на помощь. Судья полез тебя спасать, а я думала, что точно с ума схожу – Эдит ведь столько времени пробыла в воде. Только когда судья тебя вытащил, я сразу поняла, что ты – не Эдит. Не знаю уж, откуда моргелюты тебя вытащили, но я этому рада. Потому что Эдит – наследница Бриско. Наследство положено жене, а матери ничего не достаётся. Если узнают, что Эдит погибла или сошла с ума, то меня сразу выгонят. Граф Фуллартон точно своего не упустит. Мне тогда только и останется - милостыню просить.

Если раньше мне было жалко старуху и её непутевую невестку, то после последних слов от жалости не осталось и следа.

- Так вы не за меня или невестку переживали, - сказала я, с трудом сдерживаясь, - а боялись добрище своё потерять? Душевная вы женщина.

Она вскинула голову и взглянула на меня почти свирепо:

- За добрище? Ты хоть знаешь, что такое – голодать и остаться без крыши над головой, когда зима? Когда нет дров, чтобы согреться? Когда нечего поесть, никогда не найдешь даже сухаря заплесневелого?  Вот эти две монеты, - она выудила из-за пазухи и показала мне два новеньких серебряника, - это плата за мельницу за два месяца. А потом у нас будет ещё три месяца, пока по договору аренды нам можно будет отсрочить платежи. Глядишь, как-нибудь протянем зиму, а там…

- А там ваши курочки начнут нести золотые яйца, - подхватила я зло. – Все четыре!

- Шесть, - поправила она меня. 

- Да хоть десять, - отрезала я. – Только если сидеть на попе ровно, так и просидите, пока вас из дома выкинут. Без средств к существованию.

Вместо того чтобы рассердиться, она покачала головой и вздохнула:

- И откуда ты такая на мою голову свалилась? И говоришь странно, и яйца черенком ложки размешиваешь. Надеюсь, ума у тебя побольше, чем у Эдит, и в озеро ты, как она, не полезешь.

Она сказала это и не удержалась – бросила на меня быстрый и опасливый взгляд. Старуха, действительно, боялась остаться без невестки. Боялась, что погонят на улицу. Как собаку. А ей – лишь бы крыша была над головой, пусть и в компании с зубастыми водяными духами.

Духи… моргелюты…

Я вспомнила отвратительную морду в окне и поёжилась. Нет, в озеро я точно не полезу. Не хочется там встретиться с тварями, у которых зубы, как у акулы. А судья не побоялся полезть за мной в озеро… Вернее – за Эдит… Судья… Ему-то что прибило искать вдову мельника?

- Зачем приехал судья? Что ему нужно было от Эдит? – спросила я у Жонкелии.

- Кто ж его знает, - ответила она. – Ворон – он тоже с придурью. Вроде бы сначала как человек – и разговаривает, и ведет себя, и вдруг на него как что-нибудь найдет – говорит какую-то ересь. И не понять с кем говорит. Недаром его из столицы выгнали.