– Ну что, Ильичи, обед, – продолжил веселиться Аркадий. – Давайте за водочкой.

– Есть, начальник.

– Я тебе дам, начальник, гоните в магазин, возьмите бутылку «Столичной», ну там закусочки, ну и себе, что-нибудь. Вот деньги, порхай, порхай.

Принесли водку.

– Будешь? – спросил Аркадий.

– Не-е-ет, – испуганно сказал Виля.

– Правильно, – сказал Аркадий, сделал несколько глотков из горлышка, налил работягам по полстакана и действительно стал кропить стены.

– Книжки читать любишь?

– Люблю, – сказал Вилен.

– Там у меня под кроватью целый чемодан книжек. Читай, разрешаю.

Вилен уже открывал этот чемодан, сверху лежал «Тихий дон» под ним «Молодая гвардия», дальше Виля смотреть не стал. Все равно читать было некогда.

– Книжку Надсона видел?

– Надсона? А кто это?

– Ты Надсона не знаешь? Ну ты даешь. Я после каждой ходки, ну то есть когда сюда приезжаю, сразу на «Мостки», посижу на его могилке, выпью с ним. Сейчас тоже поеду, хочешь со мной?

– Не-е, мне готовиться надо.

– Правильно, учись, ну а я поехал. Хороший ты человек, Паша Захаровна.

Когда дверь за Аркадием закрылась, Вилен бросился не к письменному столу, а под кровать – к чемодану.

Винсент, Микеланджело, Надсон, кто такой Винсент? И кто этот Аркадий, недоумевал Виля.

Книжка Надсона оказалась дореволюционной с дореволюционными буквами. Первое же стихотворение оказалось антисоветским.

«Друг мой, брат мой, усталый, страдающий брат… – писалось в стихотворении, и дальше: – Пусть неправда и зло полновластно царят /Над омытой слезами землей, /Пусть разбит и поруган святой идеал /И струится невинная кровь…»

– Откуда он до революции про Сталина знал? – удивился Вилен.

«Я плакал тяжкими слезами» – начиналось второе стихотворение.

Стихи Вилену очень понравились. Кто в 17 лет не хочет победить несправедливость и разобраться в жизненных смыслах. Правда, вокруг Виля не слышал жгучий стон мятежного страданья и резкий звон цепей, не видел кровь пролитую, разнузданный разврат и труд поруганный. У него все еще было впереди.

«Надо же какой этот Аркадий», – думал, засыпая, Вилен.

«Аркашка, гад, все вынес: и деньги, и одежду, и белье постельное, и чемода-а-ан!» – выло в голове Вилена.

– Да что ж это такое, родненькие! – кричал коридор.

– Успокойся, Клаша, я уже позвонила, сейчас приедут и все найдут, – послышался голос Паши Захаровны.

– Ка-а-а-к же, они найду-у-у-т, – продолжался вой.

Наконец Виля проснулся и выглянул в коридор – у дверей соседки собралась вся коммуналка. Виля тоже заглянул в Клашину комнату. Мягкий волшебный свет заливал жилое помещение несчастной Клавдии, он шел от висящей на стене лампы, замотанной в наволочку.

«Что б из коридора свет не увидели», – догадался Вилен.

Окно было раскрыто, и легкий ветерок развевал белую занавеску.

В жизни Вили уже был один случай воровства. Но тогда никто не кричал.

Случай произошел в его родном Серебрянске, где никогда ничего не случалось, где ключи от входных дверей клали под коврик, а летом все окна и двери были нараспашку. И случилось это с его отцом.

Однажды утром отец Вили, собираясь на работу в больницу, где он служил заведующим хирургическим отделением, не обнаружил на вешалке свой пиджак.

– Бела, ты не видела мой пиджак? – спросил он у мамы Вилена. – Брюки есть, а пиджака нет.

– Видела, ты вчера в нем пришел с работы.

– А теперь я в нем на работу не могу уйти, потому что его нет, а у меня сегодня политинформация.

– А может, и не видела, может, ты его на работе оставил. Ничего страшного, надень свой выходной костюм. Ничего не случится, если ты в нем прочитаешь свою политинформацию. Тебя и в домашнем халате будут слушать.