– И что?

– Детектива я нанимать не стала, – пояснила Варвара. – Все мужики одним миром мазаны. Машину другую взяла, какую Эдик не знал, и вперед.

– Да? – хором произнесли подруги.

– В тот день, когда я свою слежку за Эдиком начала, он сначала и верно в институт поехал. И там его уже этот Славка поджидал. Так что, может быть, оно и верно, что они в институте снюхались.

– А потом?

– Потом одну лекцию посидели, да и дальше вместо учебы по кабакам двинули. Девчонки к ним какие-то подсаживались. Ребята. И знаете, ребята все какие-то неприятные. Да и то сказать, какой порядочный человек в будний день среди дня пиво в кабаке хлестать станет? Вот когда Эдик вечером домой заявился, я ему все и высказала. Не будет, сказала ему, из тебя толку с такими приятелями.

– А он?

– Разорался на меня! Дескать, не думал, что я до слежки за ним опущусь. Ну, пришлось мне соврать, что случайно мимо того кабака проезжала. Не знаю, поверил он мне или нет, только с того дня что-то между нами нехорошее произошло. Похоже, он всерьез стал задумываться, что пора ему от меня лыжи вострить.

И Варвара задумчиво уставилась на свой коньячный бокал, который снова, уже в третий раз, оказался совершенно пуст.

– Скажите, а в каком институте учился Эдик? – поинтересовалась Леся.

Варвара нехотя ответила. И подруги заторопились уходить.

– Послушайте, – вдруг встрепенулась женщина. – Можно вас попросить? Если вы моего Эдика найдете, вы передайте ему, что я всегда готова его принять. Что бы у него там ни случилось. И помогу, если надо. Скажите, – добавила она, едва сдерживая слезы, – что зла я на него никогда не держала.

В парке Политехнического института, гордо переименованного после падения советской власти в университет, но, к счастью, сохранившего за собой звание одного из сильнейших учебных заведений страны, подруги оказались только через полтора часа.

Университет, где на отделении экономики и финансов пытался учиться Эдик, находился на другом конце города. И добираться туда подругам пришлось, минуя бесконечные пробки. И уже у площади Мужества они поняли, что дойти пешком до цели куда быстрее, чем продвигаться вперед со скоростью черепахи.

– Авария впереди, не иначе, – одобрил их решение шофер.

Идя через пестреющий осенними красками старинный парк, девушки самозабвенно шуршали листьями, забираясь в огромные кучи, собранные у обочин тропинок.

– В детстве я обожала валяться в ворохах листьев, – вспомнила Кира. – Бабушка водила меня в наш парк. И если осень была сухая, то я зарывалась в листья иногда с головой.

– Знаю, я ведь тоже была с тобой! – напомнила ей Леся. – Нас же твоя бабушка двоих водила.

– Ты со мной не прыгала! – с детской запальчивостью возразила Кира. – Ты вечно терлась возле бабушки и держалась за ручку.

Леся покраснела. Она и в самом деле очень любила Кирину бабушку, которая, в отличие от собственной Лесиной матери, никогда не кричала на девочку. И если Лесе случалось, будучи в гостях у Киры, пролить что-то на пол или даже разбить тарелку, то она не цепенела от ужаса, ожидая окриков, а то и колотушку.

Дома за испорченную вещь с нее бы содрали три шкуры. А Кирина бабушка только сокрушенно качала головой и говорила:

– Как же ты так неаккуратно, Лесенька. В следующий раз будь внимательней. Ну ничего, посуда к счастью бьется. А пятна всегда отстирать можно.

Готовить, убирать в квартире, шить и вышивать Леся тоже научилась у этой замечательной женщины. Хотя ее мать, не знавшая об этом, приписывала успехи дочери своему педагогическому методу, которым и до сих пор очень гордилась.

После смерти Кириной бабушки Леся словно осиротела. И хотя дома у нее была родная мать, она еще долгое время лила слезы по ночам, засыпая на мокрой подушке.