– Квартира – ерунда. Если Алёна не уйдет, вы с ней родите ребенка. У него тоже будут дети, потом внуки – это же целая ветвь, которой на самом деле не было!

Я говорил не о том. Ребенок – это тоже не самая большая проблема. Его рождение лежит в плоскости вероятного, возможно, никаких катаклизмов и не произойдет. Просто в две тысячи шестом я окажусь папой. Вся дальнейшая история человечества будет развиваться с этой маленькой поправкой, и вряд ли от нее что-то сильно изменится. Но Мефодий! Он ждет меня в Перово, в том месте, которое теперь не имеет ко мне никакого отношения. Где мы с ним встретимся, как я смогу вернуть ему машинку? Не станет ли он, прожив всю жизнь с Алёной, совсем иным человеком, захочет ли он, другой Мефодий, отправиться в прошлое?

Я судорожным движением ощупал карман – машинка была на месте.

– Ребят, не усложняйте! Я, конечно, в ваших теориях не сильна, но я где-то читала, что вмешательство в прошлое – фикция. Будущего нет, оно рождается каждый миг, и нарушать попросту нечего. «Завтра» естественным образом разовьется из «сегодня», а все хитроумные парадоксы изобрели фантасты, чтобы оправдать свои писания.

– В любом случае не разводиться же нам теперь специально, – заявил Миша.

– Тоже правда.

Пока машинка находилась у меня, оставалась и возможность что-то подредактировать. Значит, точка еще не поставлена.

Последние события вдруг представились мне в необычайно радужном свете. Все тревоги и сомнения показались копеечными, а плюсы моей миссии – выпуклыми и осязаемыми. Я не только обеспечил себе неминуемую славу, но еще и умудрился наладить личную жизнь! Нерешенным оставался единственный вопрос: отрывок про Хоботкова, но после примирения с Алёной мне была по плечу любая задача.

Жена принялась варить суп, а мы с Мишей сели за компьютер.

– Недурно, – заметил он, прочитав с экрана несколько страниц. – Чей текст?

– Вот это и надо установить.

– Ну, брат, ты не по адресу! Какой из меня лингвист?

– Похоже на вещи Кнута. Ты ведь его стиль знаешь?

– Пожалуй, – сказал Миша. – Вот смотри: «приятность». Это его словечко.

– Одно слово ни о чем не говорит.

– Да нет, точно его работа! Что же он скрывал? Да, совсем забыл. Я сегодня к нему ездил, а он со мной даже разговаривать не стал, обложил по-черному и дверь перед носом захлопнул. Придурок.

– Посмотри еще, – настаивал я.

– Кнут. Что хочешь на отсечение дам. Вот опять: «…взговорил Хоботков». Кто, кроме него, употребляет такие глаголы? Мы с ним из-за этого постоянно спорим, да ты и сам знаешь. И Хоботков – что это такое? Я ему говорю: нельзя так героев называть. А он мне про Гоголя – мол, у того ни одной приличной фамилии не встретишь, и ничего, классик.

– Стало быть, уверен на все сто?

– Даже больше. Так чей это всё-таки роман? Кнута или нет?

– Вот завтра и разберемся. Поможешь?

– Не знаю, – потупился Миша. – Как бы снова дров не наломать.

– Опыт показывает: люди не верят своим ушам. А глазам верят. Если мы заявимся вдвоем, это будет совсем другое дело.

– Есть хотите? – крикнула Алёна с кухни.

– Да поздно уже, спать пора. Не выгоните?

– Не чужой вроде, – заявила она, появляясь в комнате. – Раскладушку соседка забрала еще на той неделе. До сих пор не отдала. А может, и не надо?

Мы с Мишей переглянулись.

– Я не настаиваю, сами думайте, – подмигнула Алёна и удалилась.

– Нам с тобой делить нечего, – сказал Миша.

Сначала зазвонил телефон. Мы одновременно оторвали головы от подушек и долго обменивались вопросительными взглядами – кому брать трубку. Вылезать из-под теплого одеяла никто не торопился, потому что каждый знал, что за этим последует просьба сварить кофе, поджарить яичницу, а заодно и помыть оставленную с вечера посуду.