Мы уже собрались вернуться в наш, построенный мятежниками и оставленный ими лишь несколько дней назад бревенчатый домик, как вдруг услышали, что в расположенной недалеко от нашего лагеря роще, кто-то поет. Мы направились к роще и шли до тех пор, пока отчетливо не услышали, слова вот этого прекрасного гимна:

– Ах! – воскликнул мистер Б. – Я узнаю этот голос – это Вилли Л. Теперь я понял – сегодня вечером Вилли молится, и, несмотря на утомительность марша и отекшие ноги, он не забыл об этом. Мы подошли еще ближе, чтобы оставаясь незамеченными, вдоволь насладиться его пением, и сразу же после того, как последние слова гимна бесследно растаяли в тихом ночном воздухе, мощный и глубокий голос Вилли снова вознесся ввысь, заполнив всю рощу торжественными звуками страстной и жаркой молитвы. Он молился о завтрашней победе, за своих товарищей, за оставшихся дома родных, и его голос дрожал от волнения, когда он умолял Спасителя утешить и поддержать его овдовевшую мать, если так случится, что не суждено ему будет вернуться из этого боя.

Вслед за ней последовала проповедь – о том, что следует быть верными солдатами Иисуса и их любимой страны, о необходимости в любой момент быть готовыми, осенив себя святым крестом, выйти на поле боя и победить. Все молились и разговаривали, а потом – сначала около десятка, а потом уже и все присутствовавшие здесь – обратились к Престолу Благодати и торжественно засвидетельствовали силу Святого Евангелия в деле спасения грешников. Никто не заставлял кого-то другого молиться и никто не утверждал, что ему нечего сказать, а потом, чтобы доказать это наговорив достаточно много, ни разу и ни от кого не услышал упрека в том, что он был неинтересен своим собратьям. Время было потрачено с пользой, каждый делал то, что должен был сделать, и делал это быстро и без проволочки. По окончании собрания мы ушли на отдых, но чувствовали мы себя необыкновенно свежими и бодрыми.

После точного определения места расположения врага, генерал Макдауэлл приказал выдвинуться вперед трем дивизиям – которыми командовали Хейнцельман, Хантер и Тайлер, а Майлз остался в Сентервилле, в резерве. Воскресным утром, за несколько часов до рассвета эти три дивизии шли вперед, – великолепное зрелище! – колонна за колонной держали путь по холмам и залитым мягким лунным светом туманные долины, и в этом свете ярко блистала полковая сталь. Ни барабана, ни горна, и глубокая ночная тишина нарушалась лишь грохотом артиллерии, мерным и ритмичным гулом шагов марширующей пехоты и приглушенным рокотом тысяч вполголоса переговаривавшихся между собой людей.

Дивизии разошлись на перекрестке трех, ведущих к Булл-Рану дорог, и каждая из них, пошла по своей дороге. Вскоре стало светло, и в свете яркого утреннего солнца обе враждующие армии теперь могли хорошо рассмотреть друг друга. Враг стоял на покрывавших речные берега холмах, то тут, то там, увенчанных земляными укреплениями. Все леса, которые мешали огню его пушек, были полностью вырублены, и его пушки могли смести любого, кто попытался бы к ним подойти, с любой стороны. А вот наш берег был пологим и полностью покрытым густым лесом. Вскоре рев пушек сообщил нам о том, что битва началась.