Солдаты перестали работать и уставились на меня. Макухин растеряно улыбнулся и оглянулся на стоящих рядом с ним солдат, словно приглашая их удивиться вместе с ним тому, что он услышал. Потом он молча посмотрел на меня и вдруг, повернувшись ко мне левым боком, принялся что-то доставать из брючного кармана. Я подумал, что он достает оружие, вынул из кобуры револьвер и готовился взвести курок. Макухин возился с карманом, что-то там у него застревало. Я хотел сказать: «Руки вверх!», но в этот момент я увидел в руке Макухина бутылку водки. Не успел я глазом моргнуть, как размахнувшись, Макухин грохнул бутылку о покрытие кровли и стекло брызгами разлетелось в стороны. Водка растеклась лужей под сапогами Макухина. Я приказал ему идти к лестнице. Но он стоял на месте и, молча, смотрел прямо на меня. Я настойчиво и достаточно громко сказал:

– Мне приказано доставить тебя в батальон и я это сделаю. Иди к лестнице и медленно спускайся вниз!

Я поднял револьвер и выстрелил в воздух. Макухин съежился и как будто присел, потом тихо пошел в дверь на лестницу, не спуская с меня глаз. Я пошел за ним на несколько ступеней выше. Без слов мы дошли до первого этажа. Богданов ждал нас. Макухин попросил, что б ему разрешили взять кое-что из своего чемодана. Я отказал ему и попросил командира взвода, обеспечить сохранность его вещей. Потом я объяснил, как надо будет следовать до места расположения батальона.

– И без шуток, Макухин. Руку буду держать на револьвере. А ты, Коля, патрон вынь из ствола.

– Да ладно, ведите, – махнул рукой Макухин и спросил. – Зачем стрелял?

– Чтобы ты успокоился. Зачем бутылку разбил. Оставил бы ребятам, спасибо сказали бы.

Мы с Богдановым привели Макухина в штаб и сдали командиру батальона.

Я не очень понимал, о чем думал комбат, приказывая конвоировать Макухина в трамвае, набитом народом. Он же мог уйти от конвоя, если бы очень хотел. «Что бы мы смогли сделать в толпе? – подумал я. – Нам повезло, что мы сумели устроиться на задней площадке. Макухина поставили у стенки, а сами блокировали его. Но надо отдать ему должное, он держался послушно». И еще я думал, почему подполковник послал именно меня арестовывать Макухина? Понятно, что ни начпрод, ни начфин, ни начальник санчасти для этого дела непригодны, но был же начальник штаба очень уж «офицеристый» капитан. Когда я сдавал ему револьвер, Филутин проверил барабан и неприязненно спросил:

– А без стрельбы не мог обойтись?

– Поехали бы сами, товарищ капитан, – также неприязненно ответил я, – может у вас это и получилось бы без стрельбы.

В этот же день после обеда я ездил в Политотдел. Он расположен в Ружейном переулке неподалеку от станции метро Смоленская. В Политотделе получил восемь комсомольских билетов. На торжественном собрании батальона, посвященном 29-летию Великой Октябрьской Социалистической Революции, эти билеты будут вручены сознательным бойцам, то есть работягам стройбата, как свидетельство их членства в ВЛКСМ.

В этот же день, когда поздно вечером я занимался в кабинете политработников рисованием небольшого праздничного панно для Ленинской комнаты, в помещение вошли комбат подполковник Гарай, начальник штаба и замкомбата по МТО майор Кудрявцев. Они принесли патефон (тот самый из ЦТКА), полевую сумку и большой кусок выделанной кожи для обуви. Откуда это все? Я не спрашивал. Видимо, где-то был обыск. В полевой сумке были две медали, одна «За боевые заслуги», другая «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Кроме того в сумке находилась печать и штамп какого-то сельсовета, какие-то бумаги, пакет с патронами для пистолета «ТТ» и с полкило пороха. Все это комбат велел хранить в сундуке с партийно-комсомольскими и замполитовским материалами. Комбат и начштаба ушли, а майор Кудрявцев рассказал мне, что Макухин, Аверьянов и Черепан совершали грабежи и воровство. Последнее их дело – грабеж женщины – председателя сельсовета где-то под Москвой. Посадили в подпол детей, потом эти бандюги изнасиловали женщину, забрали в доме все, что им хотелось и вернулись в казарму. Все они трое уже в Таганке.