Одним из нагляднейших примеров такой диалектики служит история железных дорог. Как показывает Шивельбуш, первой реакцией на изобретение паровых двигателей чаще всего были разговоры о том, как они подрывают устоявшиеся представления о географии и мобильности (Schivelbusch 1986: 10). Ускорение движения сломало воплощенное в привычном опыте понимание пространства и времени, и именно это острое ощущение разлома породило рассуждения об «аннигиляции пространства и времени», создав образец для восприятия многих будущих технических новшеств. Но все это отнюдь не означает, что реакция на новый транспорт была исключительно негативной. В рамках такой риторики техника, как правило, представляется как самостоятельное действующее лицо, что позволяет делать оригинальные заключения о ее преобразовательных возможностях. В течение нескольких десятилетий начиная с 1820-х годов влияние железных дорог воспринималось через призму «аннигиляции пространства и времени», но, по мере того как новый вид транспорта становился привычным и люди начинали спокойнее относиться к движению со скоростью 30 миль в час, это восприятие постепенно сошло на нет. Шивельбуш утверждает, что результатом стало формирование нового ощущения привычного, которое он называет «панорамным восприятием» (Ibid., 14). К началу XX столетия пространство и время железных дорог стало настолько будничным, что Альберт Эйнштейн мог воспользоваться им для разъяснения теории относительности широкой публике[9]. Привычность поездов позволила им стать «отправной точкой» для описания радикально новой теории поля.

Фиксирование того, как меняется реакция общества на новые технологии, можно рассматривать как один из конкретных примеров более широкого процесса выкорчевывания и повторного укоренения традиций – процесса, который Федерстон и Лэш считают характерной чертой современности (Featherstone, Lash 1995: 4). Я хотел бы обратить особое внимание на то, в какой степени укоренение новых медийных технологий, приводящее к их социальной ассимиляции, зависит от изменений общественных отношений, связанных с пространством и временем. В ходе этого процесса первоначальное ощущение дискретности и разлома уступает место новой преемственности, устанавливающейся на более абстрактном уровне. Очевидно, что понятие «абстрактный» не может иметь абсолютной ценности: то, что одно поколение считает абстрактным (к примеру, поездка по железной дороге из одного города в другой), для другого поколения вполне может стать естественным.

Обретя естественный характер, опыт может стать основой для дальнейших абстракций, затрагивающих как сферу знаний, так и социальную практику. Это связано с тем, что ассимиляция не является по определению консервативным феноменом и не направлена просто на функциональную интеграцию в интересах сплоченности общества. Ассимиляция не предполагает общественного застоя: речь идет просто об ослаблении первоначального ощущения «разлома», сопровождающего появление новых технологий, когда определенные функции становятся рутинными, а другие постепенно «закрываются» или остаются в латентном состоянии. На деле социальная ассимиляция технических медиа приводит к весьма амбивалентным результатам, подпитывая общий переход от социальных структур к все более открытым системам. В этом отношении ассимиляция обостряет латентные социальные противоречия и усиливает давление в пользу преобразования общества, результатом которого становится распространение медийно-архитектурных комплексов – того, что я называю медийным городом.