А днём я от нечего делать ходил на гору, что недалеко от станции. Это «недалеко» оказалось у черта на рогах. Шагал полчаса только к подножью горы, а потом ещё полчаса лез на вершину. Зато наградой мне был изумительный вид!
На склонах среди сухой травы много цветов. Не знаю, как называются. Они на коротком стебле. По виду напоминают колокольчик, только сам бутон гораздо крупнее и расположен почти вертикально вверх. Стебли и бутоны цветов бархатистые, мохнатые. Бутоны синего цвета, а у самой вершины нашёл жёлтые.
Но недолго мне пришлось наслаждаться пейзажем и цветами. Сначала где-то высоко над головой что-то несколько раз свистнуло, а потом неведомо откуда появился солдат и сказал, что за горой стрельбище и лучше бы мне спуститься. Оказывается, это пули свистели. Я и спустился из этого рая с цветами на землю. Пуля-то – дура! Был бы только я молодцом.
Когда с нетерпением ожидаешь кого-то, то лучше всего не торчать возле окна, не смотреть на дорогу. Лучше всего забыться каким-нибудь делом. И Андрей, хоть и с трудом, но сумел-таки отвлечься от томительного ожидания. Пространные записи в дневнике, мелкий ремонт одежды, длинные письма родителям, друзьям и, конечно же, Ниночке превратили приезд водителей в чудесную неожиданность. Они появились неведомо откуда мгновенно и шумно. Сразу захлопали двери всех трёх автомобилей, весело полилась в радиаторы вода, утробно заурчали моторы. К Андрею с Эдиком подошёл Кобзев.
– Ну как вы тут? Заждались?
– Да уж заждались, но не скучали, – начал было Андрей, – платформу вот сами разгрузили…
Но инженер, не дослушав Андрея, стал деловито распоряжаться:
– Сейчас поедем в аэропорт. Там нас прилетевшие из Ленинграда таксаторы ждут. Ты, Егоров, поедешь на машине, в которой вы и жили. Водитель – Слава Ершов. У вас там аж шесть спальных мешков на двоих, так что три надо вон в ту машину перегрузить. На них Манчику мягче будет ехать.
– Кому?
– Манчику, Эдуарду Манчику, с которым ты десять дней бок о бок, так сказать… А ты что, даже и фамилии его не знал? Кстати, у водителя той машины вполне лесная, хвойная фамилия – Иголочкин.
– Скорее, швейная, – нахмурившись, пошутил Андрей, а сам подумал, что даже не удосужился заглянуть в сопроводительные документы, где фамилия компаньона была записана печатными буквами.
Он, конечно, не ждал извинений за то, что их долго не могли найти и заставили просидеть лишние сутки на этой станции, но похвалу за оперативную разгрузку платформы, как казалось, он заслужил. Однако то, что он не удосужился узнать фамилию своего попутчика, повергло в уныние и стыд. Но Кобзев был настолько увлечён своим руководящим положением, что командовал буквально взахлёб. Тут уж не до похвал и не до разборок с фамилиями.
– Эдуард поедет на юг, а Андрей на север. Так что прощайтесь, ребята.
– Ну, прощай, напарник, – Андрей впервые за время общения с Эдиком пожал ему руку.
– Ты это… не думай, – виновато промямлил Эдик. – Я понимаю… и деньги почтой вышлю. Ты адрес мне оставь или в Ленинграде…
– Да ладно…
– Нет, ты адресок всё же оставь. Как заработаю, вышлю. Десятки хватит? Нет! Пятнадцать вышлю и… спасибо тебе за всё.
Андрей написал на листке блокнота свой ленинградский адрес и передал листок Эдику.
– Прощай.
– Прощай.
С тех пор они больше не виделись. Ни писем, ни денежных переводов Андрей от Эдика не получал. Он как-то сразу и забыл об обещанных деньгах. Да и Эдика быстро забыл. Он навсегда запомнил не столько сами полустанки, города, реки, степи, горы и леса, сколько ощущения, оставленные ими: их запахи, звуки, голоса – словно не он проехал мимо них, а они прошли сквозь него. Он запомнил мимолётно встреченных на этой дороге замечательных людей, а вот Эдика, хоть и пробыл с ним в одном «купе» десять суток, как-то не запомнил. То есть его имя он помнил, а вот голос, взгляд, манеры почти исчезли из памяти. Странные повороты делает порой наша память, такие странные, что и задумаешься: а сколько людей будут помнить тебя? И как долго помнить будут? И как именно будут помнить?