– Интересно… – в один голос произнесли супруги.

– А вот если не будете перебивать, расскажу, раз уж сам заикнулся. Дело было в конце июня. Мы уже тогда обжились в посёлке, работа наладилась, и всё шло как по маслу. Но тут моя машинка капризничать начала. Не заводится, окаянная, хоть ты тресни. Все штабные разбрелись кто куда, а я полез под капот…

– А что вы там делали? Лес сажали? – перебила меня Настя.

– Я же просил не перебивать! Какой лес? Вот уж действительно, как шутили у нас инженеры, если приехал из города в какую-нибудь глушь человек с лопатой, то обязательно или лес сажать, или нефть искать. Лесоустроители… ну, чтобы покороче и поясней, изучают, что в лесу растёт и что с этим делать. Ну вот, сбила меня, и я нить потерял. На чём я…

– Ты под капот полез, – любезно, но с некоторой язвинкой подсказал Анатолий.

– Да! Полез я под капот причину капризов двигателя искать, и тут окликает меня мужчина лет сорока. Солидный мужчина. Вид как у научного работника высокого полёта: гладко выбрит, костюм «тройка», белая рубашка, галстук, ботинки начищены. Поздоровался, представился корреспондентом районной газеты «Родные просторы». Ни имени, ни отчества, ни фамилии не назвал. Сказал, что хочет написать о нашей экспедиции, её целях и о наших впечатлениях от природы края и местных людей. А я что? Сказал, что я простой шофёр и если начну давать интервью, то нагорожу такого, что потом не разгрести. Посмеялись. Он спросил, читаем ли мы их газету, и тут же сам начал её… не то чтобы хаять, а принижать и унижать. И маленькая, мол, она, и умного в ней мало, и проблемы мелки, и нам ли, ленинградцам, привыкшим к масштабной, настоящей прессе, этого не видеть. Газетёнка-то действительно куцая. Места свободного много. Очевидно, что материала не хватает. Проблемы на уровне «в краеведческом музее крыша протекла», а весь юмор – слегка изменённые шутки из «Крокодила» да из Литературной газеты. Мне бы газету похвалить за интересные местные новости или промолчать. Нет! Я… грудь вперёд, руки, как говорится, в боки и… да, мол, газетка куцая, и умного мало, и так далее. Ну, в общем, он свою газету вежливо пожурил, а я её по-хамски пнул.

– И что? – удивлённо воскликнул Анатолий. – Он сказал, ты согласился.

– Вот поэтому ты в шахматы хорошо и играешь, что бо́льшая часть Души твоей занята электронно-вычислительной машиной.

Настя ласково приобняла мужа сзади и из-за его могучего плеча вступилась за него:

– Не клевещи на моего мужика! Он умеет, когда надо, быть вполне романтичным. А всё-таки в чём тут твоя… ошибка или глупость?

– Ах, товарищи, товарищи. Знаете, что находчивый ребёнок говорит, показывая взрослому свой рисунок? Он с грустным видом спрашивает: плохо нарисовано, правда? И взрослому ничего не остаётся, как только разубедить юное дарование и похвалить его каракули. Вы, конечно, скажете, что сорокалетний мужчина – не ребёнок. Да, не ребёнок, но что-то детское в каждом из нас остаётся навсегда. И когда я с оценкой его газеты вслух, да ещё с энтузиазмом согласился, он посмотрел на меня так… так… не знаю, как словами его взгляд описать, но почувствовал я себя как-то погано. И дать задний ход, вилять, оправдываться было поздно и бесполезно, потому что будет ещё хуже. А он, пообещав зайти в другой раз, когда будут на базе более осведомлённые люди, сухо попрощался и ушёл. Он ушёл, а мне стало ещё поганее. И тогда я пообещал себе, что впредь буду крепко думать, прежде чем говорить. Или вообще молчать.

– Да-а-а, – разочарованно протянула Настя, ожидавшая от рассказа чего-то более романтичного. А каков второй случай?