«Надо было деда с собой брать! Гимнастикой бы с ней занялся, йогой или какой-нибудь еще хренью, расшевелился бы. Интересно, где эта чокнутая из склепа успела переодеться? Или ее подвезли к трапу на отдельном катафалке?»

К женщинам он всегда относился пренебрежительно, как к ущербному полу, годному лишь для варки борща и рождения детей. Да и то с этими ролями в современном мире они плохо справлялись. Идеалом для него всегда была Жанна Д’Арк, мужественно сгорающая в огне инквизиции и проклинающая англосаксов.

– Я склонюсь над твоими коленями, обниму их с неистовой силою, – пропел неизвестно откуда взявшиеся слова Анатолий Петрович, беря у прыгающей старушки саквояж, чтобы помочь запихнуть его на верхнюю полку. Малинин явно был сегодня в топе.

– Не надо над моими коленями, – завизжала неприятно она. – Я сама справлюсь. Всюду Вы, мужики, со своей помощью лезете, а у самих одно на уме. Отдайте мой саквояж немедленно!

– Увы, не дева Орлеанская, – прервал романс Анатолий Петрович и сделал многозначительный акцент на «увы». – Увы…

Старушка оказалась не промах и быстро парировала, задыхаясь от злости.

– Да и Вы далеко не Энрике Иглесиас…

– Очарована, околдована, с ветром в поле когда-то повенчана… – попытался реализоваться и довольно неплохо пропел басом Анатолий Петрович.

Кто-то даже зааплодировал в салоне.

– Не-а, не Карузо, – покачала головой старушка. – Верните саквояж и идите дальше лесом!

– Что у Вас там? Бомба? – спросил тогда наш герой.

Весь салон опасливо посмотрел в их сторону.

«Ужасная, просто ужасная майка… – подумал Анатолий Петрович. – К чему вся эта пошлость? Нет, пожалуй, пусть старый хрен сидит лучше дома».

Он всучил саквояж хозяйке с каким-то показным разочарованием, и та, вцепившись в свое добро скрюченными пальцами, украшенными множеством колец, не удержалась и присела на подлокотник кресла. От этого она стала еще злее и прошипела, как отброшенная змея, готовая в любой момент ужалить:

– Шутить изволите, молодой человек! Не умничайте, а буянить начнете, на лету высадим.

И хотя сам тон был враждебный, а «молодой человек» произнесли с явной издевкой (Анатолию Петровичу было далеко за шестьдесят пять), он почел это даже за комплимент.

– Ох, ох, ох, что ж я маленький не сдох, – заохал на весь салон «молодой человек» и пошел медвежьей походкой к своему месту.

Место у него было, как и сказала стюардесса, у самого иллюминатора, но он за неимением соседа предпочел сесть поближе к коридору. Отсюда было легче выбираться. Погрузив свое тело в мягкое кресло, он широко расправил плечи и бросил взгляд сквозь затуманенное стекло. Все было в пелене снега. Огни аэропорта тоскливо мерцали, как новогодние гирлянды на елке, и манили его на чей-то родной праздник. Опять в голове зазвучал Малинин.

– Поручик Галицын, а, может, вернемся? Зачем нам, поручик, чужая земля? – выдохнул Анатолий Петрович перегаром, изнемогая от скуки.

Для него, с одной стороны, было счастьем, что рядом с ним никого не было, и он мог свободно разместиться, облокотившись на тесные подлокотники, и вытянуть ноги. Но, с другой стороны, ему хотелось с кем-нибудь поговорить, отвлечься от тоски и скуки, и его пытливый взгляд искал себе следующую жертву.

«Неужели вот так пятнадцать часов куковать?» – размышлял он, прижимая к груди черенок винограда и тяжело вздыхая.

– Thank you for choosing… Enjoy your flight! – закончила свое приветствие стюардесса на чистейшем английском.

Платочек на ее лебединой шее был повязан каким-то веселым, необычным узлом и совсем не шел к строгой пилотке. Эта была милая девушка, следящая за своей внешностью, с приятным лицом и бездонными, как серое небо, глазами. Волосы у нее были аккуратно убраны назад, и на обнаженных ушках сиял блеск бриллиантов. Про таких гордо говорили – лицо компании, и, казалось, и вправду, сама девушка старалась своим внешним видом никого не разочаровывать.