В этот момент из черной[20] двери вылетает юноша в цветах де Герренов, вжимает голову в плечи и несется в каретный сарай.

Не успевает он юркнуть в щель между створками дверей, как на втором этаже постоялого двора распахивается окно, и высунувшаяся наружу дородная дама истошно вопит:

– …и пелерину!!!

Поплотнее запахиваюсь в плащ и решительно выхожу из-под навеса: «Осталось полтора пальца. И…»

Кривые улочки и подворотни Клоповника крайне немноголюдны: большинство жителей этой слободы так или иначе служат Ларрату[21], поэтому возвращаются в свои дома перед самым рассветом. Однако пройти мимо нее я не могу: где, как не тут, можно наткнуться на желающих взять плату кровью?

Увы, сегодня Двуликий точно смотрит не на меня[22]: за четыре часа скитаний я натыкаюсь только на парочку усталых сутенеров, одного резака[23] и десяток потрепанных роз[24]. И не срисовываю ни одного даже самого завалящего насильника, грабителя или убийцы!

К полудню, до смерти устав от ненавидящих взглядов и порядком проголодавшись, улавливаю запах подгорелого мяса и сворачиваю в безымянный переулок.

Третий дом по правую руку пытается казаться постоялым двором: над его дверями приколочена самая настоящая вывеска, изображающая что-то вроде вставшей на дыбы коровы, а под ней накарябано что-то непонятное. Вроде «К… лев… й… ле… ь».

Перевожу взгляд на корову, присматриваюсь и с удивлением вижу черточки, напоминающие рога.

Хм, действительно олень.

Коновязи, кузницы и каретного сарая во дворе «Коровы» нет. Как, впрочем, и самого двора: единственными четвероногими обитателями Клоповника являются его жители. Те, которые привыкли рвать друг другу глотки по поводу и без, жрать то, что дают, и каждый вечер надираться до синевы[25]. Поэтому все это – лишнее.

Две двери, скорее всего, тоже не нужны. Ибо я при всем желании не могу себе представить дворянина, который по доброй воле решится зайти в этот сарай…

Тяну на себя ту, что посветлей, вхожу внутрь и наталкиваюсь на вышибалу – угрюмого мужика на голову выше меня, который, судя по ширине плеч, в юности был то ли молотобойцем, то ли каменотесом.

Громила оценивает мою внешность, натыкается взглядом на мой посох, отшатывается и сглатывает слюну:

– Спаси и сохрани!!!

Что ж, реакция что надо.

Прохожу мимо. Останавливаюсь в шаге от ступеней, ведущих в зал, и вглядываюсь в темноту.

Лучина горит только рядом со стойкой хозяина. А весь остальной зал не освещен. Искать свободный стол вслепую мне неохота, поэтому поворачиваюсь к вышибале и негромко интересуюсь:

– Есть где сесть?

– Д-да, ваша милость! – выдыхает тот и, не дожидаясь следующего вопроса, указывает направление.

Стол и лавка на удивление чистые. Но изрезаны ножами так, что напоминают алатские резные наличники. Или дорожку Пути на моем посохе.

Провожу пальцами по столешнице и мысленно вздыхаю: нет, ощущения не те. Потом сажусь спиной к стене, опускаю котомку, прислоняю посох, поудобнее передвигаю чекан и кинжал и, подумав, откидываю капюшон: здесь, в Клоповнике, видали и не таких.

Подавальщица – дородная баба раза в полтора ниже и шире вышибалы – ломится ко мне, как лось во время гона. Не замечая мелких препятствий в виде столов, лавок и сидящих на них посетителей. Широченные бедра раскачиваются, как палуба корабля в шторм, а необъятная грудь подпрыгивает вверх-вниз, пытаясь выскочить из очень низкого выреза чем-то заляпанного платья. Без толку – ладонь, ширине которой может позавидовать иной кузнец, периодически заправляет ее обратно.

– Мяса. Хлеба. Пива… – отрывисто перечисляю я. Потом кладу на стол копье[26]