Как раз на одном из тел погибшей девушки – ловцихи, Сервей заметил и тайком снял золотой медальон с рубиновой вставкой насыщенного цвета. Такой медальон как раз будет подходить его супруге. Рубиновая вставка соответствует их фамилии Рубин, а материал, из которого изготовлено украшение и рисунок на нём будут доказывать дороговизну изделия. Он и так мог бы позволить себе его купить, но у них растёт маленький сын и больны родители супруги. Его любимой – Аннэлы Рубин, как он её ласково иногда называет – Аньюля. Поэтому большая часть монет тратится понятно куда.

У стражи могли бы возникнуть вопросы, откуда он раздобыл данный трофей в походе, ведь стража в любом случае уведомлена о том, на какое поручение они отправились. Их путь явно не лежал через соседнюю Отинфию Сыбь. А отвечал бы на эти вопросы командир Совычев и врать он точно бы не стал про случайного офеню8. У жены точно не возникнет вопросов от увиденного дара, а если и возникнут, то версия с офеней точно подойдет как нельзя, кстати, и что ради любимой, он готов пожертвовать всеми чеканными.

Командир стражи подал знак для тех, кто стоял на вратах, чтобы они открыли их и поскорее впустили уставших с дороги бродяг.

– Ну что, Вяреглаф, завтра у меня день свободен, может, тряхнем парой чарок доброго пенного? – с явной ухмылкой и задором спросил Юртий.

– Не откажусь, старый друг! Уже мечтаю об этом! – в голосе Вяреглафа были нотки искушения. Всё-таки, даже у закаленного службой охотника могут быть свои слабости и причины для радости.

Отряд спешно переступил границу ворот и оказался за могучими стенами. Рубин и Хуммор были замыкающими в отряде, и будто бы подумав об одном и том же, обернулись посмотреть на стражников и лес, что величественно стоял как вторая живая стена их города. В такую ночь, когда лунный свет не падал на землю из-за туч, лес казался поистине жутким и пугающим. Среди толстых стволов деревьев, в глубине тьмы вырисовывались разные образы, то и дело казалось, что прямо на тебя смотрят пару десятков хищных глаз. Жути нагоняли редкие стоны зверей или пение ночных птиц. Особенно до мурашек пробирал вой ветра, колыхавшего кроны деревьев и, заставляя их от старости и размеров издавать протяжные и глухие скрипы. Будто бы издеваясь над теми, кто решил послушать его пение. Некоторым стражам под конец смены видится, будто эти деревья шевелятся, оплетая друг друга своими сухими, будто костьми ветвями.

«Может от всех этих явлений и сходят с ума одинокие путники, а не от хвори, что сейчас бушует на нашей земле?» – подумал про себя Сервей, поборов в себе страх и любопытно продолжил наблюдать за тьмой в глубинах леса, откуда они только что с остальными вышли к граду. – «Будто бы жду, что весь тот ужас, скрывающийся во тьме, вот-вот, и набросится на солдат у ворот, растерзывая их плоть сквозь доспехи, пожирая саму душу» – Из размышлений его вновь вырывает верный товарищ Микоил.

– И как же этим бедолагам у ворот не страшно? – наверное, он хотел скрыть дрожь в своем голосе, но получилось это явно плохо. – Я в такую мрачную ночь от крика прутка трусливого зверька, согрел бы портки свои слегка! – уже со смехом сказал Микоил, будто бы командир и не срывался на нём никогда. – Хорошо, что нам по дороге домой такой не попался!

Пруток хоть и был по размеру не более дворняги и по-настоящему трусливым созданием, всё же имел свою уникальную защитную причуду. Он умел издавать громкий и душераздирающий крик, больше похожий на крик молодой девушки, которая испугалась до смерти невесть чего. Не каждый смельчак выдержит такой посреди леса. Волей-неволей, а спина со лбом намокнут от напряжения.