«Поцелуи мы опустим», – жестко решила она, внезапно осознав истинную прагматичную причину путанского этикета: «все, что угодно, только не целоваться в губы!».

Свое тело можно контролировать. Но как заставить организм сдержать процесс обратной перистальтики, лобызаясь с подобным хрычом?

Однако свою убогую мечту он должен получить по полной программе.

– Я сейчас, – плотоядно проворковала Катерина, касаясь пальчиком его мясистого носа. – Ждите меня здесь.

– Катенька, – тяжело пропыхтел он. «Жди, жди…»

Продажная любовь – дело тонкое: поторопишься – мужик сочтет тебя проституткой, затянешь с оплатой – разозлится, испугавшись, что ты морочишь ему голову. Все должно быть точно, как в аптеке.

– А вот и я!

Катя картинно застыла в дверях спальни, в шелковом пеньюаре, белье и чулках, прекрасно понимая, что выглядит сейчас как тривиальная шлюха из «Плейбоя». И брезгливо отметила, как жалко исказилось его лицо.

«Быть может, мужчин возбуждают не столько сами чулки, сколько рабская покорность, с которой женщина безропотно натягивает на себя эту пошлость? Идиот, полный идиот… Интересно, сколько это у него займет времени?» – тоскливо подумала она, когда тот, поняв, что получил долгожданную отмашку, ринулся на нее и жадно вцепился в ее торс.

Стрелка на пастушьих часах приблизилась к половине одиннадцатого.

– Ля… – запели часы.

И Катя вдруг изогнулась дугой и начала судорожно хватать ртом воздух.

– О, Катенька, какая вы возбудимая! – завелся Василий.

А она почувствовала, что не может больше вытерпеть ни секунды и если сейчас же не вырвется из его тошнотворных рук, то заорет во всю глотку. Взвизгнув, Катя вывернулась с такой силой, что чуть не упала, и бестолково схватилась за спинку дивана.

– Что случилось? – просипел кавалер.

Она нелепо заметалась по комнате, будто птица, случайно залетевшая в человеческое жилье и затравленно ищущая выход. Хотелось выскользнуть, вырваться, избавиться, убежать…

А в голове появилась странная мысль: «Мне нужно туда!»

– Катенька! – уже нервно пробасил Василий Федорович.

Она отчаянно рванула в прихожую, спотыкаясь и хватаясь слепыми руками за стены.

– Катерина Михайловна, я не понимаю! – попытался остановить он ее и, получив великолепный, мастерски отработанный и исчерпывающий удар в челюсть, с позором полетел на пол.

Трясущимися, неверными пальцами Катя открыла замок входной двери и помчалась на улицу.

«Быстрее! Быстрее! Быстрее!» – стучало в мозгу.

Возмущенная шелковая тапочка с помпоном из лебяжьего пуха строптиво соскочила с ее ступни.

Катя разъяренно лягнула ногой, отшвыривая и вторую, и понеслась босиком в темноту, понятия не имея, куда и зачем она бежит.

Едва лишь из допотопных ходиков, висевших над кроватью в Машиной спальне, проклюнулась облезлая кукушка и издала первый невразумительный хрип, Маша села в своей постели.

Она легла спать еще в десять, и сейчас глаза ее были по-прежнему закрыты, но рука решительно откинула одеяло – Маша опустила босые ноги на коврик и механически натянула пухлые тапочки в виде лопоухих собачек – подарок папы. Затем, слепо вытянув перед собой ладони с широко расставленными пальцами, уверенно направилась в коридор.

Заслышав неопознанный грохот, мать и отец разом выбежали из своей спальни и успели увидеть куцую косичку на ситцевой спине дочери и заднее колесо велосипеда, исчезающие за дверью квартиры.

В подъезде недовольно застонал потревоженный лифт.

– Куда? – подскочил Владимир Сергеич. – Сейчас одиннадцать ночи!

– Молчи, – резко осадила его мать. – Впервые в жизни дочь уходит на ночь из дома. Ей двадцать два года. Она имеет право на личную жизнь! Вот видишь: сняли венок безбрачия – сразу подействовало!