– Надорвалась колымага. Бывает с ней. Ничего, охолонёт и пойдёт, а мы сейчас и на руках дотянем. Ты, дева, подожди, пока веревка натянется, и толкай своего под ж… хм, нижний бюст, а я направлять стану.

Завел хилое плечико под раму переднего стекла, раскачал корпус, поднатужился – и импровизированный поезд медленно двинулся к назначенной точке.

– Вот теперь никакие скоты нам не страшны. К самой дороге они не лезут, обучены.

– Сила в тебе, однако. Ба-инхсан?

– Поганая капля.

Оба спешились и почти рухнули рядом на обочину.

– А ты храбрый чел. Одному и близко от монастырских стен страховито – там же внутри бабы одни.

– У меня защитник имеется.

Байкер неторопливо переплетал косу. Дошел до самого конца и показал украшение: изящный кинжальчик в ножнах, с ремешками, которые вплетались в волосы. Затейливая гарда была выполнена в виде хулиганской мальчишеской рожицы с волосами, поднятыми кверху.

– Ух ты какой. Настоящий? Покажи.

Байкер вынул клинок. Это была так называемая вороненая сталь – с игрой всех оттенков серого. По обеим граням вились черные змеи, чьи головки соприкасались с шевелюрой мальчика и как бы вплетались в нее.

– Экстра-класс. Ты его зовешь как-нибудь?

– Бьёрном, – ответил байкер. – Или Бьярни. Полное имя Бьёрнстерн. Ужас, правда?

– Ужас как жарко сегодня. Не хотите ли, монсьёр, молочка? Прямо со свинофермы.

– Разве свинское молоко пьют?

– Нет, конечно. Поросяток им выпаиваем от другой мамаши. Чуть не съела, видишь ли. Это вон тот бидон, поменьше. Самих деток от греха подальше одна из сестер нянчит – жуть какие элитные. А прочее молоко от нормальных коров, что кстати рядом паслись.

– Знаешь, а давай. Тебя как зовут?

– Зигрид. Коротко – Зигги. Вестфольд. А тебя?

– Кьяртан. Тоже, знаешь, оттуда родом. Ну, наливай на брудершафт, земеля.

Оба черпнули прямо из открытого бидона, отсалютовали посудой. Байкер опрокинул в себя кружку и стал хватать молоко жадными глотками, двигая кадыком.

– Кьяртан ведь… мужское имя, – внезапно говорит Зигги. – И клиночек у тебя боевой. Такие своей кровью полагается оживлять. Коса тоже военная…

– А как же еще… Ой.

Кьяртан повернулся к собеседнику и оглядел того заново – от неряшливой стрижки до задубевших пяток.

– Ты ведь тоже не он. Зигрид, а не Зигфрид или Сигурд. Девчонка.

– Ну. Открыл Рутению через фортку – туман густой наполз.

– То-то про женщин распиналась. Какой клостер-то?

– Босоногих клариссинок. Знаменитый. Новейшего помола. То есть набора.

– Знаю. Целых четыре обета: послушание, бедность, стойкость и целомудрие. И как ты с ними обходишься?

– С первыми тремя – просто. Слушалась ещё предков, хотя они были жуть какие. Маманя – ну она только что дома почти не появлялась, а так ничего. Золотошвейка священных покровов. Ценный и незаменимый кадр. А папаня, он у нас вначале классный столяр, а позже золотарь был – как бухнёт, так сразу за мной вдогонку. Лет с пяти отодрать хотел. Одно было спасение – встречной монашке в юбку ткнуться. Монашки меня и забрали, в конце-то концов, когда до обеих сторон, наконец, дошло… Бедность – а я просто ничего, кроме неё, не знаю. Уютная вещь: ничего лишнего под ногами не путается. Стойкость – это в испытаниях. Даже весело, когда дождь со снегом или гром гремит, а ты стадо в коровник загоняешь или там строптивую кобылу заезжаешь под самоё мать аббатису. Но вот с целомудрием у меня вышел прокол.

– Понятно.

– Ничего тебе не понятно. И с чего я так при дворянине язык распустила? Молочко, видать, от бешеной коровки было… В общем, ладно. Видишь, постриглась я уже. Не зря ты обознался: послушниц едва не понуждают с долгим волосом ходить, чтобы могли назад в мир легко вернуться. Я ведь к тому же от обоих конверсов родилась, прикинь? В монашки легко отпустят, а на волю выкупайся за себя и за того родителя, что драгметалл только в выгребной яме и видит. Мать-то у меня самостоятельная и свободная уже. А потом один заезжий парень меня шибко поманил.