На следующий день узнаю, что Ольга и перед операцией вела себя не самым пристойным образом, всё время огрызалась на врачей, требовала какого-то профессора и звала папу на помощь.

Невольно улыбаюсь, но смело иду к ней в палату. Её недавно перевели из реанимации. И дренаж всё-таки пришлось оставить. До этого времени она почти всё время спала.

Космическая и представить себе не может, какие трудности её ждут впереди. Дренаж, боли в рёбрах, особое питание… В общем, приятного мало. Ей повезло, что успели до сильного осложнения. Иначе в реанимации провела бы ни один день.

Просыпается. Скоро увижу её глаза. И снова поплыву. Закидываю ногу за ногу от волнения. Сейчас расскажу, как я её спас. И буду слушать слова благодарности и улыбаться.

Пффф… Да уж…

- Девочке нельзя так материться, - я серьёзно так считаю, это плохо отражается на внутреннем состоянии всего организма.

Дальше мы с ней перекидываемся любезностями. Она говорит, что я дебил, дикарь немытый, нищеброд. Потом перепадает Женьке. Да-да, женщины всегда чувствуют, когда парню нравится другая дама. А Женька мне нравится. Я даже имел на неё виды. Но, у нас не сложилось.

В общем, выбесила Оля меня. Правильно её уже всё отделение зовёт Сколопендрой. Я даже персоналу замечание сделал в ординаторской, а теперь сам так её назвал.

Всё, пошла она, гадина такая. Я к ней со всей душой. Правда, к Женьке я тогда тоже со всей душой полез целоваться. А получил в глаз и поцарапанную щеку. Вспомнил и невольно потёр её. И задумался.

И всё же. Так нельзя. Сколопендра сейчас увидит дренаж и поднимет на уши всю больницу. Её привяжут, потому что ей нужен покой и режим. Девочка совсем изведётся и истерзается. Может, она просто ещё от наркоза не отошла. А я уже сделал свои неправильные выводы.

Возвращаюсь и вхожу к ней без стука. Она в это время как раз подняла простыню и рассматривает себя. И через секунду, как я и думал, на всю палату раздаётся оглушающий крик.

4. Глава 4

Алексей

- Стой! Не трогай руками. Оля, не трогай бутылочку. Ой, ну что ты сделала.

- Что за гадость мне засунули, - Оля вцепилась пальцами в дренаж, а сама вопила от боли. – Как мне теперь ходить? Как жить с этим…

Я легонько поглаживаю её по плечу.

- Обычно ходить. И жить. Скоро эту штуку достанут.

- Но это же ужасно. И как она воняет на всю палату.

- Ничего, придётся потерпеть. Давай-ка ложись.

Она, как ни странно, слушается меня. Маленькая моя. Я поправляю для неё подушку и накрываю простыней.

- Жарко, приоткрыть окно?

Она не отвечает. Ясно, опять элиту включила. Противный характер.

- Тебе очень больно? Можно попросить, чтобы добавили обезболивающего в капельницу.

- Лёха, шёл бы ты домой, - медленно говорит она.

- Тебе тяжело будет одной. Я знаю, как тебе помочь. Сам был в подобном состоянии.

- Мне папа уже выслал сиделку. И палату, как видишь, оплатил.

Я промолчал. Папа так папа. Пусть пока так думает. Избалованный ребёнок.

- Иди, слышишь, иди, - она со злостью выкрикивает мне в лицо ругательства, когда я склонился, чтобы потрогать её лоб. – Как ты меня бесишь. Ты достал меня уже.

- А кто у нас папа?

- Не твоё собачье дело. Я тебе всё сказала. Я птица не твоего полёта.

- Откуда тебе знать, где я летаю?

Она бесит. И тянет к ней, что за дела, сам ещё пока не разобрался.

- Да по тебе всё видно. И манеры, и говор. И причёска.

- А с причёской что уже не так? – провожу рукой по голове.

- Ах… типа лёгкая небрежность. Все приехавшие в Москву так делают. Удивляет, что подбородок чисто выбрит, - она корчится и снова стонет. - Ой, ой-ёй, как больно.

Вот зараза какая. Лежит в таком состоянии, а корчит из себя фифу московскую.