– Она отказалась?

– Ну, разумеется. Прошлой весной шла я, Матренушка, на работу, а эти двое стояли у старой липы и выясняли свои отношения. Надя четко, по-учительски говорила Феде, что ему следует выбить из головы дурь, и найти себе хорошую милую девушку, которую будет не стыдно показать родителям и друзьям, и которая в перспективе сможет родить ему детей. А Птичкин, ласково и настойчиво, уверял, что, кроме нее, никто ему в целом свете не нужен.

Зоя Павловна вздохнула.

– Надя, конечно, была права. Какие бы искры между нею и Федей не летали, жизнь быстро бы их потушила. Федины родители никогда бы не приняли такую невестку. Они у него люди приличные: отец – университетский профессор, мать – заведующая центральной библиотекой. В их доме всегда только интеллигенция собиралась, научные споры велись да стихи сочинялись. Они бы костьми легли, а пожениться им не позволили. Дело ли это – чтобы невестка была на десять лет моложе свекрови!

– Как по мне, в этом нет ничего особенного, – я пожала плечами. – История знает и более интересные случаи. А возраст – это только цифра. Есть множество примеров, когда люди разных поколений создавали крепкие счастливые семьи.

– Эти примеры – не правило, а исключение, – возразила Зоя Павловна. – Думается мне, Матрена, если бы Надя за Федю все-таки вышла, ничего бы хорошего из их брака не получилось. Птичкин пожалел бы об этом первым. Уже через полгода-год до него бы дошло, насколько они разные люди, и какая пропасть лежит между их привычками, убеждениями и воспитанием. Потом бы Федя осознал, сколько вокруг красивых девчонок, и какой старухой выглядит на их фоне его немолодая жена. Кому было бы от этого хорошо?

– Об этом мы никогда не узнаем, – заметила я.

– Верно, не узнаем, – в глазах уборщицы снова сверкнули слезы. – Когда Федю хоронили, Надежда Кирилловна стояла в стороне, бледная, как бумага. Оно и понятно: об их непростых отношениях знали обе школы. Были доброхоты, которые советовали Наде уволиться и уехать, чтобы Птичкин ее поскорее забыл. Были и такие, кто называл ее дурой, упускающей свое последнее счастье. А наша кадровичка и вовсе заявила, что из-за Надиной непроходимой тупости, Федя и помер.

– Бедняжка, – пробормотала я.

– Бедняжка, – согласилась Зоя Павловна. – Когда гроб с Фединым телом забрасывали землей, ее начала бить дрожь – крупная, как от лютой стужи. А когда процессия потянулась на выход, она подошла к могильному холмику, упала перед ним на колени и стояла так минут десять, пока ее не хватились коллеги. А через неделю после этого в классе фортепиано по ночам стала звучать музыка. И играет она точь-в-точь, как играл Федор Сергеевич. Я думаю, Федю держит здесь любовь к Наде. Он ведь по ней с ума сходил, Матрена – так, как может сходить с ума молодой восторженный мальчик. Как думаешь, можно с этим что-нибудь сделать?

– Сейчас узнаем.

Жестом попросив уборщицу оставаться на месте, я тихонько открыла дверь кабинета и осторожно скользнула внутрь.

В классе было темно. Потолочные лампы давно выключили, а через широкое пластиковое окно в комнату отчего-то не проникал ни свет луны, ни тусклый фонарный луч. В этой непроглядной тьме в глаза сразу бросался полупрозрачный слабо светящийся силуэт, сидевший на стуле возле старого фортепиано.

Я видела, как призрачные руки порхают по клавишам инструмента, как в такт мелодии раскачивается из стороны в сторону призрачная голова, на которой уже невозможно было различить прежние черты умершего мужчины.

– Доброй ночи.

Музыка смолкла. Дух опустил руки и застыл. Его поза не изменилась, однако теперь я чувствовала на себе его взгляд – острый, внимательный, неземной.