Губы артикулируют, являясь по-прежнему главным цветовым пятном на лице, живут на нем своей собственной жизнью. Дама взмахивает рукой, как волшебной палочкой, и в пространстве разливается до боли знакомый, до дыр затертый марш Мендельсона. Под главную мелодию законного скрепления сердец или надевания оков (что для меня одно и то же) меня посещают странные мысли. Все началось с Адама, из ребра которого Бог создал Еву. И с тех пор все мужики, как сумасшедшие, бродят по свету, рыщут, можно сказать, в поисках «своего» ребра ─ неповторимой, созданной только для него половины. И воссоединившись с ней, становятся до конца состоявшимися, как будто доделанными. Ну правда, если мужик к сорока не имеет семьи, детей, какого-то прошлого, а еще, не дай бог, живет с мамой, ─ это диагноз. Я рада за Александра! Это новоиспеченный супруг. Но при чем тут, черт возьми, моя дочь?

Это вторая свадьба в моей семье за последние двенадцать месяцев. Я искренне считаю, что это многовато даже для такой толерантной и эмпатической натуры, как я. Первым потрясением стала свадьба моей матери. В конце прошлого года Маргарита сочеталась законным браком с мужчиной на двадцать лет моложе ее. Я предвидела, что «счастье» молодых окажется недолгим… Но сейчас не об этом… И вот теперь моя собственная дочь. «Вся твоя проблема по-прежнему в том, что „собственная“…»

Платье для церемонии выбирала без удовольствия, поскольку совсем не была готова к такому динамичному развитию событий. Тем не менее выбор был удачен: оно идеально село на фигуру. Годы фитнеса, культ правильного питания и регулярные кражи времени ─ часа-другого ─ у самого сладкого утреннего сна для посещения бассейна позволили продемонстрировать блестящий в своем роде результат. И цвет его мне очень по душе ─ цвет растаявшей жемчужины. «Господи, как мимимишно… Это всего лишь платье! Что это со мной?» Сознание вновь цепляется за откуда ни возьмись появившуюся мысль, которую я так отчаянно пытаюсь уничтожить… Только теперь она предательски оформляется в слова, за которыми вероломно таятся страшные смыслы: «Синдром опустевшего гнезда…» Мне вдруг представляется Сашка в образе птицы, вылетающей в приоткрытое окно на кухне из этой квартиры, из моей жизни в другую ─ взрослую, непредсказуемую, полную опасностей жизнь. Наверное, я так отчаянно остро чувствую это состояние теперь, потому что не была к нему готова. Все это время я, правда, пыталась отговорить свою несмышленую восемнадцатилетнюю дочь от скоропалительного брака с мужчиной на восемнадцать лет старше ее, с которым они никак не монтировались в моем понимании: «Поживите, узнайте друг друга лучше. Ну зачем сразу эти оковы?» Но Сашка, как это водится, незамедлительно захотела примерить их на свои белые, трогательные в своей худобе запястья. «Видимо, я не успела подготовиться», ─ в очередной раз думаю я. Но откуда эта неизбывная грусть? Я никогда не была домашней мамой, пекущей пирожки, живущей только умилительной гордостью за своих детей. Вернее, ребенка. Сашку я родила поздно, в тридцать лет. Так что прелестный термин «старородящая» сопровождал меня всю беременность, вплоть до родов.

Впрочем, хватит об этом. Как там учит нас незабвенная семейка в курсе гештальта, которым я начала заниматься года четыре назад (пришла именно потому, что отношения с дочерью стали невыносимыми, и я тогда впервые испугалась)? В голове всплывают штампы и каноны этого этапа. Классика жанра. Признать потерю… Признать свою печаль… Поплакать… Погрустить… Обратиться за помощью. А ведь когда-то я почти мечтала испытать это состояние. Что изменилось теперь? Многое. И в первую очередь ─ я сама. Из стандартного меню чувств и эмоций выбираю грусть. Стряхиваю оцепенение и следую в спальню. Захожу, оглядываю такую привычную и с любовью обставленную комнату. Спальня ассоциируется у меня с отдохновением, гармонией, поэтому изначально, когда я приобрела большую квартиру, о которой давно мечтала, уделила особое внимание дизайну этой комнаты. Каждая мелочь была мной продумана: стиль, сочетание элементов декора, расположение мебели, гармоничность цветовой гаммы. Останавливаюсь на пороге спальни, окидываю ее впервые за несколько последних лет внимательным к мелочам взглядом. Выныриваю из своих мыслей в реальность. Темная, искусно состаренная паркетная доска цвета венге, светлые в духе минимализма стены, картины с пышными итальянскими пейзажами на стенах, декоративная пиния в большом глиняном горшке в углу комнаты. Предметы интерьера созвучны между собой: приземистая тумба, будуарный столик с ажурно украшенной рамой овального зеркала, шкаф для постельного белья, уютное, обволакивающее кресло с небрежно наброшенным на него оливковым пледом и подушками разной величины и степени оливковости. И, наконец, в центре композиции ─ кровать. Несмотря на ее размеры, это кровать одинокой женщины. Вернее, женщины, которая предпочитает спать одна. Мне трудно переоценить личную свободу в персональной системе координат. Размер подушек, непринужденно рассеянных по мягкому сливочному покрывалу, произволен, а цвет варьируется от оттенка кале до шоколадного. Перед кроватью ─ пушистый ковер молочного цвета, светлым пятном выделяющий зону отдыха. На журнальном столике недалеко от окна ─ низкая ваза из темного стекла, которую я привезла из Милана. Широкий оконный проем густо задрапирован небрежно собранными темно-оливковыми шторами из органзы. Я как будто впервые все это вижу… Стремительно прохожу в комнату, наконец сбрасываю с себя жемчужно-серое коктейльное платье, от которого порядком устала, снимаю чулки, надеваю махровый белый халат и шлепаю по прохладному полу босыми ногами в ванную. Я знаю, что молодые завтра к обеду будут в Шереметьево, откуда полетят навстречу счастливой (я, несмотря на все свои предубеждения, очень на это надеюсь) семейной жизни дорогой через Венецию, Милан, Рим, Верону. «Банально…» ─ уже сквозь дрему думаю я и мгновенно проваливаюсь в крепкий, вязкий, свободный от сновидений сон.