А у меня, читающей эти строки, просыпается самоирония ─ персональный барометр адекватности, торжество здравого смысла. Я, вообще, люблю людей, которые могут посмеяться над собой. Для меня это сущность на грани искусства, когда, не уничижая и не перечеркивая выпуклости своей личности и благоглупости поведения, мы, преисполненные чувства собственного достоинства, можем улыбнуться над собой откуда-то со стороны, но никак не сверху. Вот эта наивная запись из первого дневника моей дочери, который я писала от ее имени, заставляет внутренний голос иронично подсмеиваться над моим тщеславием. Как всякая старородящая мать в тридцать лет, я, понятное дело, была в первую очередь озабочена тем, чтобы дать своему ребенку все самое лучшее. В конце девяностых ─ начале двухтысячных чрезвычайную популярность набирали всякие методики раннего развития. Одной из них была методика Глена Домана по обучению чтению в младенческом возрасте, которая заключалась в использовании набора карточек с разными словами. Меня идея научить свою умницу дочку читать увлекла необычайно. Ну, во-первых, потому что идеальными учителями в ней являлись сами родители. А во-вторых, для нашей читающей семьи было знаковым, как я на тот момент считала, приобщить к этому и нашего ребенка, причем чем раньше, тем лучше. Сказано ─ сделано. Карточки пришли заказной бандеролью. Моей радости не было конца. В тот день я впервые показывала их Сашке, громко называя предмет. К моему удивлению, дочь, которая раньше не видела меня в этой роли, изумленно смотрела на них. Я бы даже сказала, гипнотически рассматривала. Но уже через неделю она никак не желала концентрировать внимание на карточках, вертела головой и даже немного куксилась. Смешна была именно моя реакция: я искренне расстраивалась нежеланию Сашки учиться читать в полтора месяца.

Я также отчетливо помню время, когда у дочери начал формироваться характер. Сначала все было первозданно просто. Заболел животик ─ плачет, захотела есть ─ орет, поворачивает голову в ту сторону, откуда обычно ей подают сосок, и открывает рот, захотела спать ─ похныкивает, пока не окажется на руках, где, сладко посапывая, умилительно складывая губы, проваливается в сон. Но после шести месяцев все усложняется. Усложняется сама Сашка. Теперь она хочет быть только на руках у мамы. К папе идет по настроению. А если что-то привлекло ее внимание, ничто не способно отвлечь ее от цели, перебить первородного желания познать. Ничто и никто. Она странно ползала. Садилась на попу и, перебирая ягодичками, передвигалась вперед и только вперед. Она могла смешно клевать носом в коленки, когда скорость была слишком медленной или желание обладать предметом ─ слишком большим. Но все это ерунда по сравнению с азартом узнать, потрогать, осязать пальчиками, потащить в рот и попробовать на зуб. И какими же противными могут быть эти взрослые, которые в самый последний момент захвата какой-нибудь блестящей штуки вдруг не позволяют ее выхлопотать у мира и убирают с глаз долой. С Сашкой эти номера не проходили. Ей непременно нужно было заполучить то, что она хочет, пусть даже не в том объеме, но во что бы то ни стало заполучить. Этот восторг обладания, называемый вожделением, намертво зафиксировался в ее характере. Из младенческого целеполагания, которое проявляется у всех детей в определенном возрасте, оно переросло в важную черту характера.

Мое внимание концентрируется на очередной странице:

«Любимые забавы в возрасте двенадцати месяцев: люблю смотреть ярко иллюстрированные, красочные книжки. Люблю открывать все, что открывается. Мамина косметичка ─ вот где можно разгуляться! Люблю разбирать игрушки. А вообще, по словам мамы, во всем оправдываю японскую пословицу: „Расскажи мне, и я забуду. Покажи мне, и я запомню. Дай мне сделать самому, и Я ПОЙМУ“».