– Ничего, миледи. Бессмысленный набор звуков.

Он что-то прошептал больному и похлопал его по руке. Пьеро тут же замолчал.

Оливия не знала – возможно, никто из непосвященных не знал – какое облегчение дарит больному сама Нала, а к чему его подталкивают налисты.

– Ты заставил его умолкнуть? Да как ты посмел?!

– Я не заставил, миледи, скорее позволил. Ему так легче.

– Оставь нас. Позже я поговорю с главой вашего культа.

Юноша осторожно положил руку Пьеро на одеяло и встал.

В этот момент на его лицо впервые упал свет, и Оливия увидела слезы на щеках и красные глаза. Она изумленно поставила лампу на стол и взяла освободившийся табурет. Налист поклонился и вышел.

– Где они?

Шепот Пьеро, внятный и четкий, заставил ее вздрогнуть. У него были открыты глаза, хотя она видела, что его взгляд блуждает.

– Верни их!

Он нахмурился, взглянув на нее – озадаченно, словно не понимал, что происходит.

– Кого вернуть, дорогой?

Мятежник в городе, а Пьеро в своем нынешнем состоянии не может дать ей совет. Поначалу, чтобы прогнать боль, хватало одного короткого посещения налиста в день, теперь же муки постоянно возвращались, давая Пьеро лишь короткие передышки. Оливии не следовало его беспокоить. С другой стороны, если бы она не пришла, она бы не встретила мальчишку, который ставил над ее мужем какие-то мерзкие опыты.

– Детей! – Пьеро закрыл глаза, а когда открыл их, то был уже в ясном сознании и улыбался. – Мне приснился сон. О том, что дети вернулись.

Не в пример налисту, Оливия давно выплакала все слезы.

– Вот увидишь, скоро они вернутся, милый. Стралг обещал их прислать.

Только полный идиот поверил бы обещаниям чудовища.

– Знаешь, они такие взрослые.

Она кивнула. Да сжалятся над ними Двенадцать! Прошло столько лет… Даже если они живы, какое им дело до Селебры? До Флоренгии? И до родителей…

– Фабия, наверное, уже стала молодой женщиной.

– Она красивая, – вздохнув, проговорил он.

– Какой она была… в твоем сне?

– Очень похожа на тебя, дорогая. Такой же яростный взгляд. Мне всегда нравились твои глаза.

– А мне ты говорил про другое.

– На людях – про глаза. – Он улыбнулся. – Видела бы ты Бенарда! Он очень сильный. – Пьеро снова улыбнулся. – Всего лишь сон, но какой же яркий! Они плывут на лодке, представляешь? Через Границу на лодке! У Бенарда всегда были способности к искусству. Он стал скульптором. Говорит, что плечи у него такие широкие от постоянной работы с мрамором. А помнишь, мы называли Орландо бойцом?

Нет, она помнила лишь тот страшный день, когда их забрали: Стралг протягивает руки Орландо, который еще слишком мал, чтобы отличать добро от зла, и идет к нему. Дантио в ужасе наблюдает, Бенард прячет лицо в ее юбках, Фабия плачет, требуя молока. Она не могла представить себе выросшую Фабию и даже Дантио.

– Медный ошейник, – хмурясь, пробормотал Пьеро. – А Дантио… огромное горе, дорогая. И огромная мудрость. Я всегда твердил, что из него получится отличный игрок в тегаль, помнишь? Они со мной разговаривали. Спрашивали… – Он поморщился. Его лицо так исхудало, что на нем словно остались только зубы и ввалившиеся глазницы. – Они меня спросили, кто… – Тяжелый вдох. – …кто станет моим наследником.

– И что ты ответил?

Голос мертвеца, так это называли. Когда умирающий дож объявлял имя наследника, его голос считался в Совете за один, не больше и не меньше, но за всю историю Селебры воля правителя не выполнялась очень редко. Пьеро еще не сделал заявления, потому что не знал, кто из детей жив – возможно, они все мертвы. Он покачал головой, не в силах произнести ни слова. На изможденном лице появились капельки пота – вернулась боль, терзавшая его тело.