– То есть он – сапожник без сапог?

– Ну, в каком-то смысле да. Он знает об устройстве этого мира гораздо больше, чем простой обыватель, но подчиняется тем же законам, что и любая живая тварь в нашей вселенной. Пускай у него нет доступа к файлу собственной судьбы – это прерогатива высшего руководства, но, как и все наши сотрудники он пользуется привилегией получать ежегодный прогноз касательно всех аспектов своей жизни.

– Навроде гороскопа?

– Да, что-то вроде того, но гораздо точнее. И вот этот прогноз подсказывает ему, как жить максимально сбалансированно, чтобы по незнанию ничего в собственной судьбе не напортачить, как это сплошь и рядом случается с людьми. Поэтому Денис Денисович знает, что имеет склонность к онкологическим заболеваниям, что склонность эта может развиться, а может и нет, в зависимости от того, насколько сбалансированы все аспекты его жизни – как только возникает перекос, в качестве противовеса всякие скрытые внутри человека изъяны активизируются и начинают лезть наружу. Так вот, он знает, что, добившись определённого уровня материального благополучия, он с большой долей вероятности сократит себе жизнь лет на десять. Знает, что предстоящий инфаркт он сможет перенести гораздо легче, если накануне впустую потратится на путёвку в Турцию. И всё в таком роде он знает и про свою жену, и про детей, и живёт он под девизом: «Терпи, ведь всё могло быть гораздо хуже!»

– Получается, что знание о механизмах судьбы и информация о собственном будущем лишают его надежды что-то в своей жизни улучшить, достичь чего-то принципиально нового, исполнить мечты? Кошмар какой! На его месте я бы захотел поменять работу.

– А что это даст? Нет для него разницы, где именно тащить лямку, в Мастерской Судеб или в бухгалтерии какого-нибудь ООО – что там, что тут: сиди да ковыряйся в циферках, да бумажки перекладывай.

– Как это – нет разницы? Ну ты сравнил! Здесь же он таким важным и нужным делом занят. Уже одно осознание того, сколько пользы он приносит людям, должно перевешивать все сопряжённые с этим ограничения и неудобства.

– Да видишь ли, дело всё в том, что не видит он этих людей, не знает их, не получает от них благодарственных писем, посылок и денежных переводов. Для него вся работа проходит на экране монитора, человек для него – не более чем строчки кода, и править этот код – всего лишь надоевшая повседневная рутина, которая выполняется полностью автоматически и не приносит никакого удовлетворения. Он просто винтик в системе, и самое страшное, что это его полностью устраивает. Понимаешь, к чему я клоню?

– Что работа в Мастерской не сделает меня суперменом или миллионером?

– Да, и это тоже. Но главное, что я понял, работая здесь: всё, что происходит в мире, каким бы удручающим или безумным оно ни было, всё максимально справедливо и логично, но справедливость эта – довольно неприятная, иногда страшная, а в отдельных своих проявлениях крайне мерзкая штука.

Остаток дня они ходили по цехам, Иван пытался вникать сразу в огромное количество разрозненной информации, удержать в памяти бесконечно сыплющиеся на него имена, запомнить лица, пока голова его не начала разбухать от переизбытка всего нового. Должно быть, вид у него был довольно-таки ошалевший, и Борис, глядя на него, сказал:

– Да, пора бы уже над тобой сжалиться и отпустить с миром переваривать увиденное. Только давай ещё к Абрамычу заглянем, а то он непременно хотел тебя сегодня увидеть.

В цехе распределения талантов царило оживление. На столике в углу, за которым обычно в перерывах пили чай, стояла коробка с остатками внушительных размеров торта, видимо, у кого-то был день рождения. Работники цеха отдыхали и непринуждённо болтали, в центре внимания находился забредший на огонёк Семён – мастер цеха нормирования счастья, с которым Иван уже успел познакомиться пару часов назад. Он с жаром что-то доказывал развалившемуся в массивном офисном кресле пожилому толстяку, который смотрел на него из-под массивных квадратных очков насмешливо и снисходительно.