Убрать все тернии с дороги нашей
Похвально, но…

Марло. И что-нибудь дальше. Твои метафоры! (Небрежный жест: мол, давай!)

Шекспир

(за короля):

Наш дядя Глостер столь же неповинен
В измене нашей царственной особе,
Как голубь или безобидный агнец!
Он слишком добродетелен и кроток,
Чтоб мыслить зло, готовить гибель мне!..

Марло

Тут королева Маргарита встревает, естественно!

(Изобразил.)

Ах, что вредней безумного доверья?
На голубя похож он?.. Перья занял?..

Шекспир

(тоже за нее):

Он агнец? Шкуру он надел ягнячью?
На деле ж он по праву хищный волк,
Обманщику надеть личину трудно ль?
Супруг мой, берегитесь! Наше благо
Велит вам козни Глостера пресечь!..

– Прекрасно! – ободрял Марло и, свесившись с кровати, выдвигал из-под нее хозяйский ночной горшок. Потом слезал с кровати, шел в угол и делал стойку – помочиться. Отвернувшись, конечно, но не слишком стесняясь. Время было такое, не слишком стыдливое. А после толчком задвигал горшок под кровать, так что аккуратный хозяин, который писал за столом, наблюдал, насупясь, боясь, чтоб гость не расплескал горшок. Впрочем, он был тоже не очень смущен.

«Наверно, я не художник!» – думал он. Он ощущал себя в чужой, незнакомой стране. И если честно, завидовал тем, кто чувствовал себя в ней свободно.

Однажды после такой сцены, Кристофер вдруг спросил его:

– Ты никогда не пробовал это… с мужчиной?

– Что? – спросил Уилл. Он не сразу понял и растерялся. – Нет… – сказал он в итоге.

– Брезгуешь, стал-быть, нашим братом?..

Шекспир молчал.

– Ну, дальше будем? – спросил Марло после паузы, словно и не было разговора.

– Дальше? Является вестник. Поражение во Франции!

– А-а… Ну да, ну да. А кто там вестник у нас?


Уилл

– Сомерсет!

Вы всех владений в этом крае
Лишились, государь! Погибло все!..

Марло:

– А почему у нас молчит Йорк?..

Диктует:

…На все господня воля!..
Дурная весть и для меня. Ведь я
Во Франции оставил все надежды…

(За Йорка.)


Уилл:

Так вянет мой цветок, не распустившись,
И гусеницы пожирают листья…

Марло:

Но я свои дела поправлю скоро
Иль славную могилу обрету…

(Ударил в ладоши.)

– Ха! Славно!..


Уилл не раз боялся, что работа прервется. А он нуждался в ней сейчас более всего. Раз уж он пристал к этому странному берегу, который именуется «сочинительство».

Дальше по сюжету шел арест Хемфри, герцога Глостера – дяди короля и лорда-протектора.

– Взять герцога и крепко сторожить!

Думали, кому отдать эту фразу: Сеффолку или Кардиналу. Решили – Кардиналу.


Марло

(за герцога Хемфри):

– Вот так-то Генрих свой костыль бросает,
Когда еще он на ногах нетверд…

Уилл

(развивает мысль):

Увы, отторгнут от тебя пастух,
И волки воют, на тебя оскалясь.
Когда б напрасны были страх и боль!
Я гибели твоей страшусь, король!..

И правда, Хемфри был единственной опорой несчастного короля.

– Правильно! – сказал Марло.

Повторим: и он постепенно привязывался к новичку. Возможно, этот заносчивый, неуемный, уверенный в своей гениальности и точно уж дурно воспитанный молодой человек (он был сыном башмачника, как Шекспир – перчаточника, а Кид – дьячка иль кого-то другого: эпоха пыталась стать на ноги и выбраться в люди) ощутил вдруг присутствие рядом чего-то (кого-то) другого… Может, равного. И почему-то нужного ему самому. Многие потом, вспоминавшие его, догадывались (к ним принадлежали и Шекспир, и, поздней, Давенант): он втайне подозревал, что век ему отмерен недолгий. И кому-кому, а ему-то во всяком случае следует торопиться. И невольное желание передать что-то… послание, даже вырастить ученика могло посещать его даже без участия его самого. И присутствие Уилла в его жизни могло быть по душе. Тот для этой роли годился. Хоть они и были ровесники, Марло все равно покуда считался старшим.