Под началом пана Мары я уже научился не печатать двумя пальцами, как на стародавней пишущей машинке в училище, а стучать по клавиатуре всеми десятью, и через какое-то время я почти сравнялся с самим паном Марой; он же, следя за моими успехами, корректировал параметры игры, которую изобретал.

Он хотел, чтобы это была обучающая боевая игра.

Мы непрерывно ее совершенствовали.

Пан Мара мог вызвать меня когда угодно.

Меня тогда уже поместили в отдельную камеру, поскольку тюремное начальство опасалось, как бы сокамерники меня не убили.

Моя великая мечта, говорил пан Мара, это чтобы моя игра готовила всех людей, и прежде всего детей, которые так любят всякие новшества, к великой победе над фашизмом во всем мире.

Дело в том, что пан Мара, хотя в то время и заключенный, был, само собой, военным и коммунистом.

Впрочем, технический работник в тюрьме Панкрац и не мог быть никем иным.

Однажды эти вот игрушки, тыкал пан Мара пальцем в поблескивающий компьютер, из которого отовсюду торчали, извиваясь, провода и проводочки, соединят людей во всем мире, и я буду в этом участвовать! А ты чем собираешься заняться, когда кончится срок?

На это я, кажется, пожал плечами.

Вот о чем расспрашивал меня пан Мара незадолго до отмены смертной казни в Чехословацкой Республике.

Ибо смертную казнь по решению высших инстанций в конце концов отменили. К счастью. Ведь если бы она осталась, меня бы, наверное, никогда не выпустили.

А так в один прекрасный день истек и мой укороченный срок.

И я вышел на волю.

Для начала я осмотрелся, где тут пивные.

О пивных на Панкраце мечтали многие заключенные – именно там их после освобождения ждали отцы, матери, друзья, подруги, двоюродные братья, дети, жены, а иной раз и теплые объятия покрытых татуировками подельников.

Меня ждал Лебо, и на нем никаких татуировок отродясь не было.

Так что, выйдя на волю, я двинулся к ближайшей пивной, поскольку совершенно не представлял, куда мне идти и что делать, ведь у меня не было ни семьи, ни подруги.

Всему этому суждено было измениться.

Перед пивной стоял Лебо. Он знал, когда меня выпустят, а ждать у ворот тюрьмы ему не хотелось, как он мне объяснил.