По плотине, служившей мостом, они перебрались на другой берег; не замечая бурного течения, стая уток смирно плавала в камышах. Трое детей по пояс в воде играли, брызгались и плескались; сидевшие на коленях женщины стирали одежду. Заметив всадников и экипаж, они ненадолго замерли.

Неспешной трусцой они въехали в батей. Когда они проезжали мимо бараков, на дорогу выскочила горсть наполовину раздетых чернокожих мальчишек и бросилась за ними вслед, пока один из всадников не прервал все веселье, перекрыв им путь. Миновав постройки с дымящимися трубами и ревущими на полную мощь машинами, по укатанной земле широкой улицы, по обеим сторонам которой росли пальмы, они направились вглубь батея и остановились у разбитого перед особняком палисадника. Оттуда они увидели широкие колонны парадного входа, где их уже дожидалась целая свита домработников. Перед ними стояли четыре хорошо одетых сеньора и один мальчик.

Позади хозяина асьенды в ряд выстроились облаченные в форму дворовые. Фрисия первой сошла с экипажа и поприветствовала супруга теплыми поцелуями в щеки. Также она наградила поцелуем и своего сына, круглолицего Педрито, который тут же вытер ладонью его след.

– Сколько гостей! – воскликнул дон Педро, пока все собирались. – Если птицы позволят, надо праздник устроить, да, Фрисия?

– Конечно, дорогой, но это потом. А пока – познакомься с Хустино Альтамирой, нашим доктором.

Белобородый, с черными с проседью волосами дон Педро взял руку доктора Хустино в свои и с силой потряс.

– Добро пожаловать, доктор, мы вас уже заждались. Только берегитесь птиц – они всегда набрасываются внезапно.

Фрисия представила гостям остальных.

– Это Паскаль, наш управляющий, – произнесла она, указывая на сеньора примерно одного с доном Педро возраста. – А это – наш мастер сахароварения, Виктор Гримани, и надсмотрщик батея, Гильермо.

Отец Мигель сообщил им о трагедии, случившейся с ними на корабле. Тогда повисла напряженная тишина, за которой последовал ропот сожалений и соболезнований. Доктор Хустино ощутил в груди горькую, причиняющую страдания пустоту. Героинового сиропа он не принимал уже несколько часов и теперь начинал испытывать в нем острую необходимость. Его пробирала дрожь, затылок покрывало холодным потом, и единственное, в чем он сейчас нуждался, – это остаться наедине с собой и забыться глубоким сном.

Паулина с Росалией не сводили со своих женихов глаз. Виктор Гримани был одет в безупречный льняной костюм со светлым жилетом в тон. Он снял шляпу и держал ее в руках. Встретившись с ним взглядом, Паулина пожелала привести себя в порядок и смыть дорожную пыль. В его глазах она заметила то же любопытство, что обуревало ее саму. Его каштановые волосы теперь были немного, в меру приличия длиннее, чем на портрете. На широкий лоб ниспадала непослушная прядь. Он был гладко выбрит, без усов, а глаза, как ей мельком удалось заметить, отливали золотым блеском.

Росалия, в свою очередь, глядела на стоявшего по другую руку от дона Педро сеньора с нескрываемой дерзостью, словно бы с научной скрупулезностью исследуя его черты. На нем была та же грубая одежда, что и на всадниках. На его чересчур загорелом лице выделялась оставшаяся от шляпы на лбу белая полоса. Он улыбался Росалии. Она оставалась непреклонной. Он ей не понравился. На портрете он выглядел куда выигрышнее: застывшее изображение не передавало всех тех штрихов, которые теперь проявлялись наяву, вроде одеревенелой осанки и беспокойного взгляда.

Паулина заметила полный любопытства взгляд Виктора Гримани, устремленный на Мар. Лишь бы он их не сравнивал! Она вдруг вспомнила свои письма, в которых признавалась ему, что Мар была первой кандидаткой ему в жены, – и испытала сожаление. Знай она, что Мар отправится в асьенду вместе с ними, – ни за что бы этого не рассказывала. Но дело уже сделано.