Прищурившись, Фрисия окинула отца Гало внимательным взглядом.

– И у скольких из этих бюстов имеются банты с серьгами?

– Уж у скольких-нибудь да имеются. Я хочу лишь сказать, что добрые дела, преодолевая время, остаются в истории, ведь плоть превращается в прах, и скоро о ней забывают. Если вы уступите вашу виллу бездомным девушкам, я лично позабочусь о том, чтобы на входе установили ваш бюст. Из белого мрамора, если пожелаете. К тому же, как бы вы ни открещивались, вам самим не понаслышке знакомо их положение…

Фрисия поменялась в лице, и отец Гало тут же пожалел о сказанном – своими словами он едва не переступил черту канонического права. Однако исправить уже было ничего нельзя – на лице Фрисии отобразилась правда, которую она долгие годы упорно не хотела признавать. Отцу Гало она исповедалась лишь однажды – и лишь потому, что жизнь ее тогда висела на волоске. А он в конечном счете узнал ее самые сокровенные тайны.

Вот почему она глядела на него с желанием его растерзать.

Той ночью Фрисия уснула быстро, однако сны ей снились беспокойные, и вместо бюстов со своим лицом она видела камни, огонь, факелы и саваны.

Отцу Гало, напротив, уснуть далось нелегко. Он чуть было не совершил фатальную ошибку, напомнив Фрисии о том, что она открыла ему во время исповеди, – грубое нарушение Церковного канона, которое каралось вплоть до отлучения. Фрисия, безусловно, его презирала: он был единственным, кто знал самую страшную ее тайну. Как сказал один писатель-иезуит, живший много веков назад, «сообщил свои тайны другому – стал его рабом». Более двадцати лет прошло с тех пор, как Фрисия, бившаяся во внезапно охватившей ее горячке и чувствовавшая скорую кончину, послала за ним Амалию, чтобы покаяться, на случай если завтра она уже не проснется, а предстанет перед Господом во всей наготе своих прегрешений. Верующей Фрисию назвать было нельзя, да и мессы она посещала разве что для вида. Но в тот день ей казалось, что она отдает Богу душу, и вся ее сила разбилась виной на мелкие осколки.

Мгновение мимолетной слабости.

Оставшись с отцом Гало наедине, Фрисия излила ему всю душу.

Однако той ночью ее жалкое существование не кончилось – она выжила. Словно сбросив с плеч всю тяжесть совершенных ею грехов, она излечилась и от горячки. Едва поднявшись на ноги, она тут же предстала в церковной ризнице и дала отцу Гало понять, что ее покаяние – не что иное, как бред полоумной, что не следует принимать ее слова во внимание и, уж конечно, не следует им придавать ни малейшего значения.

С искрой ужаса в глазах отец Гало кивнул, делая при ней вид, будто все сказанное ею – не более чем бред предсмертного часа, выдумки разума, блуждавшего в тумане мира иного. Его охватил страх. Он заглянул в потемки ее души – и от увиденного там ужаснулся. На смертном одре душой не кривят.

Несмотря на прошедшие годы, исповедь Фрисии запечатлелась в памяти отца Гало в первозданном виде. Со сверкавшими в горячке глазами она рассказала ему, что они с сестрой Адой выросли в столичном приюте и что о родителях они ничего не знали. Хотя Ада и была двумя годами ее старше, Фрисия призналась, что та никогда за нее не заступалась, что с ней она чувствовала себя преданной и покинутой. Со временем в ней зародилась глубокая обида, которая с годами становилась все сильнее, пока наконец не переросла в ярую ненависть. Так началось долгое душеизлияние, которое в течение последовавших за тем дней и даже недель не давало отцу Гало покоя, так что он даже решился написать епископу на предмет того, как ему следовало поступить. Его волновало, где кончается таинство исповеди и доколе можно хранить молчание. Ответ епископа подтвердил его догадки: его церковным долгом было хранить тайну личной жизни кающегося и никогда не обнаруживать открытого ему на исповеди. Неприкосновенность тайны исповеди не может быть нарушена даже в случае тяжкого преступления против него самого или всего человечества и не должна быть раскрыта ни устно, ни письменно, ни знамением, ни исповеданием в свою очередь другому священнику в поведанном ему грехе. Неприкосновенность тайны доходила до того, что священника, намеренно использовавшего признание против кающегося, непременно отлучали от церкви.