– И я ещё раз спрашиваю, профессор: назовите хоть одну причину, почему церковь не должна платить подати? Они такие же люди, как мы. А возгордились так, будто уже вознеслись на небеса, и всё земное им чуждо.

Профессор вздохнул, а затем поднял руку, призывая к тишине. Студенты послушно смолкли и со всем вниманием посмотрели на своего учителя. Адальберт подошёл ближе к собравшимся и прислонил голову к стене.

– Я не стану разводить здесь полемику о греховности церкви, – с усталой досадой в голосе сказал профессор. – Опомнитесь, господа! Такие споры ни к чему не приводят: в них не рождается истина, а только прорастают семена раздора. Карл, я понимаю твой порыв, но и ты следуешь за Лютером слепо. Повторяешь то, что услышал от кого-то на улице, в университете, дома… Я ведь всегда учил вас другому, – он обвёл сидящих пытливым взглядом. – Я призывал и призываю вас самим тщательно изучать любой вопрос, прежде чем примкнуть к одной из сторон. Вы же будущие юристы, господа. Это основа основ! Тем более в вашем возрасте нужно быть осторожными. Все эти восстания живут такими молодыми, наивными людьми, готовыми на что угодно, лишь бы проявить себя.

Адальберт выпрямился. Рука крепче сжала кружку с элем. Он посмотрел на студентов: на лицах многих тоже мелькнула обида, но все они слишком уважали своего профессора, чтобы возразить ему. Все, кроме Адальберта.

– И что же Вы предлагаете? Как добиться перемен? Сидеть и ждать, пока всё решат за нас?

Все повернулись к дерзкому графу. Профессор покачал головой.

– Могу я узнать имя человека, с которым веду беседу?

– Адальберт фон Веллен, – Адальберт кротко поклонился. Спокойный тон собеседника быстро потушил разгоравшееся негодование.

– Очень рад. Я – Ульрих Цазий, профессор Фрайбургского университета. Адальберт, в Ваших восклицаниях – недовольство всех молодых. В чём-то Вы, безусловно, правы: все большие перемены начинались с подобных вопросов. Но то, что вам важно понять, – он снова оглядел всех присутствующих, – это то, что перемены не приходят мгновенно. Это заблуждение многих мечтателей. Что вот сейчас вы придёте и всё измените. Нет. Нужно быть готовым, что твоё дело продолжат твои дети и внуки, а сам ты уже не застанешь мир, к которому стремился всю жизнь…

– И всё же, – с надеждой произнёс Адальберт, – нужно с чего-то начинать. Сейчас как раз такое время, когда нельзя бездействовать!

– Угу, – нарочито угрюмо хмыкнул потягивавший эль студент. – Только вот церковь хочет, чтобы мы именно бездействовали. Лютеран продолжают гнать, как еретиков, хотя всем понятно, что за ними – наше будущее.

– Так поэтому и нельзя отступать! – воодушевлённо взмахнул кружкой Адальберт, чуть не выплеснув эль на пол. – Церковь предлагает отказаться от поиска истины и жить в тихом смирении перед волей Божьей. Человеку, венцу божественного творения, жить, как какой-то загнанной овце! Нет, мы докажем, что истина – в познании, в творчестве, в свободном полёте мысли. Философы, учёные, художники – своими трудами они уже сейчас ломают нерушимые догматы прошлого.

Студенты зашевелились на своих местах. Мысль графа заинтересовала их, и молодые люди стали оживлённо обсуждать прочитанные трактаты и тех, кого считали своими наставниками. Профессор Цазий молча наблюдал за ними. Пристальнее всего он изучал молодого вельможу, так бесцеремонно ворвавшегося в их со студентами спор.

Адальберт решил прогуляться по городу в предрассветный час – ночью ему не спалось. Улицы пустовали, поэтому можно было спокойно очистить мысли от сора.

Позади послышались спешные шаги.

– А, мой вчерашний собеседник, – очень бодрой для старика походкой Адальберта нагнал Ульрих Цазий. – Желаю здравствовать.