(Хохочет.)

А слезы, жалобы, моленья?

       А ты простил?

(Становится на колена.)

Ну, вот и я упал пред вами на колена:

Скажи же – не правда ли – измена,

Коварство очевидны… я хочу, велю,

Чтоб вы ее сейчас же обвинили.

Она невинна? разве вы тут были?

       Смотрели в душу вы мою?

Как я теперь прошу, так и она молила.

       Ошибка – я ошибся – что ж!

       Она мне то же говорила,

       Но я сказал, что это ложь.

(Встает.)

       Я это ей сказал.

Молчанье.

Вот что я вам открою:

Не я ее убийца.

(Взглядывает пристально на Неизвестного.)

              Ты, скорей

       Признайся, говори смелей,

       Будь откровенен хоть со мною.

О милый друг, зачем ты был жесток?

Ведь я ее любил, я б небесам и раю

Одной слезы ее, – когда бы мог,

Не уступил – но я тебе прощаю!

(Упадает на грудь ему и плачет.)

Неизвестный

(отталкивая его грубо)

Приди в себя – опомнись…

(Князю.)

Уведем

Его отсюда… он опомнится, конечно,

       На воздухе…

(Берет его за руку.)

Арбенин!

Арбенин

                     Вечно

Мы не увидимся… прощай… Идем… идем…

       Сюда… сюда…

(Вырываясь, бросается в дверь, где гроб ее.)

Князь

Остановите!..

Неизвестный

И этот гордый ум сегодня изнемог!

Арбенин

(возвращаясь с диким стоном)

Здесь, посмотрите! посмотрите!..

(Прибегая на середину сцены.)

       Я говорил тебе, что ты жесток!

Падает на землю и сидит полулежа с неподвижными глазами. Князь и Неизвестный стоят над ним.

Неизвестный

Давно хотел я полной мести,

И вот вполне я отомщен!

Князь

Он без ума… счастлив… а я? навек лишен

       Спокойствия и чести!

КОНЕЦ

(Ein Trauerspiel)[8]

Марфа Ивановна Громова – 80 лет.

Николай Михалыч Волин – 45 лет.

Юрий Николаич, сын его – 22 лет.

Василий Михалыч Волин, брат Н. М. – 48 лет.

Дочери:

Любовь – 17 лет.

Элиза – 19 лет.

Заруцкой, молодой офицер – 24 лет.

Дарья, горнишная Громовой – 38 лет.

Иван, слуга Юрия.

Василиса, служанка 2-х барышень.

Слуга Волиных.

Действие происходит в деревне Громовой.

Утро.

Стоит на столе чайник, самовар и чашки.

Дарья. Что, Иван, сходил ли ты на погреб? Там, говорят, все замокло от вчерашнего дождя… Да видел ли ты, где Юрий Николаич?

Иван. Ходил, матушка Дарья Григорьевна, – и перетер все что надобно, а барина-то я не видал – вишь ты – он, верно, пошел к батюшке наверх. Дело обыкновенное. Кто не хочет с родным отцом быть – едет же он в чужие края, так что мудреного… А не знаете ли, матушка, скоро мы с барином-то молодым отправимся или нет? Скоро ли вы с ним проститесь?

Дарья. Я слышала, барыня говорила, что через неделю. Для того-то и Николай Михалыч со всей семьей привалил сюда – да знаешь ли – вот тебе Христос – с тех пор, как они приехали сюда, с тех самых пор (я это так твердо знаю, как то, что у меня пять пальцев на руке) я двух серебряных ложек не досчиталась. Ты не веришь?

Иван. Как не верить, матушка, коли ты говоришь. Однако ж это мудрено – ведь у тебя все приперто – надо быть большому искуснику, чтоб подтибрить две серебряные ложки. Да! тут как хочешь экономию наблюдай и давай нам меньше жалованья и одежи и все что хочешь – а как всякой день да всякой день пропажи, так ничего не поможет…