Мы опустились на лесной окраине. Дирижабль выпустил меня из своего заточения и улетел обратно, чтобы занять свое место и дрейфовать над сказочной страной вместе со своими собратьями. Я долго следил за ним, затем, заслышав вокруг посторонние шорохи, обратился мыслями к земле и стал осматриваться.

Природа жила. Она не существовала как система биологических процессов. Она умела мыслить, дышать, чувствовать, творить, любить, ненавидеть. Она обступила меня со всех сторон деревьями на тихой опушке, заросшей шумной высокой травой, так что идти можно было только вперед, в лесную чащу. Меня словно направляли вон в тот небольшой ельник чуть справа, чтобы преодолеть заросли изогнутых деревьев чуть слева и выйти к одному из заброшенных шоссе, которые я успел заметить с высоты. И я не стал колебаться. Я ступил на мягкий бесшумный мох и уверенно пошел к зарослям, вдыхая запах мокрых сосен и осторожно раздвигая колючие ветки.

В ночном лесном полумраке я присаживаюсь, чтобы отдышаться. После приличного марш-броска сквозь заросли чувствую себя невероятно уставшим, очень хочется лечь, поэтому я располагаюсь прямо на дне маленького оврага, покрытого толстым слоем огромных опавших листьев, старых, шершавых и, наверное, даже прошлогодних. Вскоре обнаруживается, под листьями вода. Отталкиваясь пятками, я карабкаюсь наверх к краю оврага, где растут тонкие кривые деревья и есть где поудобней устроиться.

Местность здесь необычайно пересечена. Пока я бежал, огромное количество раз запнулся о выступающие коряги, корни и ветки, раза два скатывался на дно больших круглых ям, забросанных влажными листьями. Я даже не знаю, собственно, зачем вдруг сорвался в такой бег, но меня постоянно подстегивало странное ощущение, как будто бы я опаздываю на мероприятие, где должен буду играть главную роль. Временами я попадал в подвижный туман, освещенный изнутри ртутным лунным светом, и воображение мигом рисовало покосившиеся от древности кресты, замшелые надгробья над холмиками могил и шумную толпу зомби, бегущую за мной по пятам. Но это были всего лишь животные, беспрестанно двигающиеся вокруг, причем некоторые из них довольно тяжелые, судя по тому, как трещат ветки. Я нырял в стороны, уворачивался от выскакивающих из темноты тяжелых сучьев, прыгал в заросли и прорывался, беспощадно царапая руки и лицо.

Рядом хрустит трава, и слышится хрюкающее тяжелое дыхание. Кабан! Это первое, что приходит в голову. Дикий лес, и в нем полно водится всяких диких животных. Я замираю, весь поджимаюсь, борясь с сильным желанием заорать и побежать подальше от этого места, не разбирая дороги. Дикий зверь двигается, затем замирает, шумно фыркает и убегает прочь. Я облегченно вздыхаю.

Я поежился, вспомнил, что сижу в одной футболке, одним прыжком поднялся и зашагал к шоссе. Я примерно запомнил, где оно должно находится, когда спускался на дирижабле. Та-ак, значит, мне вон туда.

Вдали сквозь ветки, как сквозь переплетения сотен длинных черных пальцев, забрезжил желтый электрический свет – признак разумной жизни, может, даже человеческой. Справа и слева от меня было еще несколько следов этой жизни. Это были ограждения – ржавые, прогнутые, вросшие от древности в землю и обвитые плющом. Я приободрился. Мне осталось только пройти сквозь последний занавес густой зелени, и взору открылось шоссе: серое, бесконечно длинное, уходящее вдаль перспективой с железными проржавелыми бортиками по бокам. Рядышком тихо горел старинный фонарь с желтым шариком плафона на чугунном узорном столбе. Еще несколько таких фонарей располагались вдоль шоссе с правой стороны. Некоторые не горели и образовывали у обочины темные ямы мрака.