– Значит, двинемся через Россию, мне кажется, что русские не станут чинить нам особых препятствий, – сказал командир.

Корни этого решения кроются в личном опыте общения Каспара с русскими; под Севастополем он попал в плен, где пробыл почти три месяца. После этого у него остались самые лучшие впечатления, о чем он охотно рассказывал нам, во время сидения в нашей балке. Русские делились с пленными своим нехитрым харчем и табаком, не обижали и не притесняли особо, поручая им уход за лошадьми, заготовку дров для костра и прочие мелкие дела. А после Инкерманского сражения их вовсе отпустили. Он рассказал нам о русском гренадере, который притащил на спине с поля боя тяжелораненого нашего офицера и попросил врача оказать ему помощь, но было уже поздно, и бедняга скончался у него на руках. «Жаль, что мы его не сумели спасти. Этот француз, судя по всему, был очень набожен, – заявил русский, – он так неистово крестился и творил молитвы, будучи израненным. Солдат похоронил его собственными руками и устроил даже нечто наподобие надгробия. С тех пор Каспар считал русских добрыми.

Лавуазье и Лангар вернулись только под вечер; лодки оказались безнадежно рассохшимися. Пока они их осматривали, к ним подошел старик, чтобы выяснить, кто они такие. Узнав, что они французы, он тут же стал звать на помощь. На его крики выскочили еще трое, помоложе, и нашим разведчикам пришлось уносить ноги; их спасло то, что преследователи, очевидно, были не совсем здоровы. Чтобы запутать следы им пришлось бежать в противоположную сторону, а затем долго отсиживаться в бурьяне.

Но решение уйти осталось прежним, и обсуждение предстоящего похода развернулось с новой силой. В самый разгар прибежал мальчик с запиской: Мария просила Каспара прийти за картой. Она необходима сию минуту, и Каспар готов тотчас бежать, но ситуация такова, что уйти ему нельзя. Повертев записку в руках, он протянул ее мне: сбегай сам, ты знаешь, где это, только не задерживайся.

Мария встретила меня во дворе и пригласила в дом. В комнате горела лампа, на столике самовар и три прибора, в вазе цветы; точно такие росли вокруг той, нашей балки.

– Это бессмертники, – сказала Мария, перехватив мой взгляд, – они расцветают и цветут до конца лета, когда зной достигает своего апогея, и остаются такими прекрасными навсегда; жара не убивает их, они просто засыпают, чтобы никогда не проснуться. Сейчас будем пить чай, садись вот сюда.

– Но Каспар просил меня не задерживаться! Им сейчас нужна карта, как раз спор возник именно из-за маршрута нашего похода.

– Тебе какое варенье, – казалось, что Мария не слышала меня, – это вишневое, а это из абрикоса дички, попробуй, я уверена, такое во Франции ты не пробовал.

Варенье было очень ароматное, и я действительно никогда такое не ел, но я еще раз повторил насчет карты.

– Я это слышала. Скажи мне, они что – все еще спорят? вы разве не все согласны уйти?

– Нет, мнения команды разделились поровну, но это без голоса Каспара, он предоставил все решить нам, самим. Теперь весь вопрос в безопасности дороги, которую мы изберем, поэтому они все ждут карту, а я тут сижу…

– Безопасной дороги для вас нет, они все гибельны, неужели вы этого не понимаете? Постой, ты сказал, мнения разделились поровну, но разве ты имеешь голос? Ты ведь еще несовершеннолетний!

Я хотел обидеться, но не успел.

– Прекрасно, раз твой голос тоже решающий, тогда ты будешь против ухода! Да, да, ты будешь за то, чтобы остаться! И не спорь со мной, – она увидела, что я собираюсь возразить, – я знаю, что ты сейчас скажешь. Ты скажешь, что ни за что не бросишь Каспара, что ты навсегда с ним, но тебе не придется его бросать, пойми, он останется с тобой, как только услышит твое мнение. А теперь слушай меня.