Нонна встретила заспанная, с недовольным изумлением.

– Чего ты прискакал? – спросила она.

– А чего ты ушла? – спросил Филипп.

– Не собираюсь терпеть твоего пьянства.

– Разве это пьянство?

– Ты и сейчас опьяневший.

– Я совершенно трезвый.

– А если трезвый, то тем более что ты притащился? Это что, выявление любви? Это очередные твои театральные эффекты. А я не актриса, я ничего такого не понимаю. Тебе актриса требуется, она тебя поймет или, на худой конец, подыграет тебе. Иди к своей Дашеньке, она подыграет.

– Даша тоже не актриса.

– А кто же она?

– Журналист, кажется, или бренд-менеджер, или контрагент, я слабо разбираюсь в прогрессивных профессиях. Ей хватило самолюбия, чтобы не стать плохой актрисой. Единственное, за что я ее уважаю, она выбрала какую-никакую, а жизнь.

– Конечно, – подтвердила Нонна, – бросила тебя, заслуживает уважения. Хотя все равно актриса. Как будто по ней не заметно. Вакансии, в которых ты не разбираешься, сплошь по актерской части. Ты и не разбираешься якобы, потому что кочевряжишься и своих брезгуешь признавать.

– Возможно-возможно, – сосредоточенно внимал Филя. – Театр надо загнать обратно в театр, для его же блага.

– Вот и отправляйся на ночлег в театр, – отправила Нонна. – Ко мне-то зачем прискакал?.. Ладно, что поделать, оставайся пока, Фильчик-мандаринчиковый, – поразмыслив, милостиво рассмеялась она.

У нее был детский милостивый смех.

Женю Подоконникова Филя приглашал с волнением, как врача. Гришу Настова он звал риторически, как сказочный ветер или вечерний месяц, как листопад, поэтически звал. Настов, тот Филю если звал, то тоже поэтически, хотя и в уничижительном жанре бытовой сатиры: «Выползешь?» – небрежно осведомлялся он. Филя употреблял туманные глаголы тревожной лирики: «Ну что, пересечемся?» или же ставил перед морально-волевым выбором: «Ты сегодня способен на встречу?» Настов отвечал иногда: «Не-а», – с конвульсивным зевком, но чаще: «Пожалуй».

В этот раз Настов ожидался не вместе с Геной Парамоновым, легендарным барабанщиком, а теперь хозяином ресторана. Легендарным Гена был относительно совместной музыкальной юности.

Тогда в празднике Гена научил более юных друзей доходить до «кровавых соплей». Настов в это крайнее состояние внес штрих, что не просто «до кровавых соплей», но к тому же «до изумления». Вблизи от изумления, неподалеку от кровавых соплей Гена щедро одарил ненадолго Клёнова подругой, причем своей подругой: «Я тебе его дарю», – наоборот, сообщил он ей. Юный Клёнов послушно понял себя подарком. Что не такая, как он, юная подруга тут же, на стадии кровавых соплей, сама оказалась не подарком, щедрости Парамонова совершенно не умалило. Он, как было сказано, единственный из компании окончил музыкальное училище. Что закономерно: в отличие от малоопытных приятелей он успел отведать горечи потерянного шанса. Потому и женщин расторопно дарил, не дожидаясь, пока они его оставят в изумлении у сидячей ванны с кровавыми соплями навыпуск. Женщин он любил, но – как музыку: держался с ними заданного ритма и строгого регламента. Потом забывал, как прекраснейший сон. Филю Клёнова, как часто певцов, чувство ритма, случалось, подводило, почему он мог оказаться вдруг подарком. Правда, он сам считал себя подарком, то ли дивом дивным вроде Жар-птицы или единорога, то ли рабом, которого по таинственной логике фатума можно подарить какой-нибудь бабе. Так, между прочим, Леха-Фонарь подарил его Нонне. А Клёнов не заметил, как всегда.

Конец ознакомительного фрагмента.