Недоумение и жалость на лице подруги сменились злостью, пока она внимательным взглядом разглядывала мои лицо, руки и ноги, на которых еще виднелись следы кровоподтеков и синяков.

– Ты себя видела в зеркале? – снова закричала она на меня после осмотра. – Ты не можешь это оставить просто так! Посмотри сюда, – она подняла мою безжизненную руку, где еще отчетливо виднелись отпечатки пальцев моего насильника. – Ты это видишь? Это, по-твоему, должно сойти ему с рук? Кто он? Как он выглядит? Где это случилось? Даже если и прошла неделя, это не год и не месяц. Они найдут этого мерзавца и вину его докажут. Поверь мне!

Я снова замолчала, пропуская ее вопросы и слова мимо ушей. Я и сама знала, как выгляжу. Растрепанные волосы, не успевшие сойти синяки на лице и теле, покрасневшие глаза. Я выглядела, мягко говоря, жалко. Жалко я себя и чувствовала. Как побитая собака.

Не выдержав пристального взгляда подруги на мою макушку, я осторожно подняла глаза на Марину и тихо произнесла:

– Ты не понимаешь. Этой бумагой я причиню вред только себе. Он был одет отнюдь не бедно. А это значит, подруга, что родители его откупят, а я себя только опозорю. Он мужчина, для него это еще один повод похвастаться. А для меня повод стать посмешищем для всего города. А о суде я вообще боюсь думать. Я не смогу стоять там и смотреть в глаза всем присутствующим. Какой позор! – сокрушенно закончила я и закрыла глаза, покачав головой.

– Он не мужчина, Маша! – выпалила Мариша вне себя от злости, – Он козел! Так, стоп. В смысле родители? У твоей матери появился молодой богатый любовник?

Я с удивлением посмотрела на подругу. И только через минуту до меня дошло, что она ошибочно предположила о том, что мамины "забутыльные вечера" до хорошего не довели, и один из ее дружков решил под дозой перейти грани дозволенности.

– Нет, Марин! Это не то, – я отрицательно покачала головой, запустив дрожащие пальцы себе в волосы, – это случилось не здесь. Мамины знакомые тут не при чем.

Как не удивительно, с ними оказалось безопасней, чем на улице.

Марина села на диван напротив и тихо, с заботой спросила:

– А где? Можешь уже об этом говорить?

Тогда бы не смогла. После недельного гробового молчания могу. Я все ей рассказала. Наивно полагая, что после этого мне полегчает. Что хотя бы часть этого страшного груза я переложу на плечи дорогой и близкой подруги. Но нет, увы, не полегчало. Стало хуже. Потому что я снова увидела его лицо, почувствовала страх и боль.

Закончив описывать события того дня, я замолчала, опустив глаза в пол. Я только упустила описание внешности моего мучителя. Я не хочу вспоминать. Не хочу ночных кошмаров.

Марина наклонилась ко мне, взяла мои холодные, как лед, ладони в свои, и, глядя прямо в глаза, спросила:

– И что же ты собираешься делать, родная?

Отвернувшись к окну, я покачала головой и еще больше закуталась в одеяло, которое накинула на плечи во время рассказа, потому что меня била сильная дрожь:

– Ничего. Жить дальше.

– Маша, а если ты беременна от него? Что тогда?

Такая мысль мне в голову даже не приходила, хотя вполне могла стать страшной реальностью. Дитя греха и позора. Несчастное существо, в котором воплотились бы все воспоминания и страхи. Я мысленно попросила у Бога освободить меня хотя бы от этого испытания. Я не хочу иметь от него ребенка. Я хочу лишь отмщения.

– Ничего, – еле слышно прошептала я и вытерла слезы, внезапно скатившиеся по щекам.

Мариша вскочила:

– Так, хватит! Собираешься здесь сидеть и помирать? Вставай! Вставай сейчас же! – подруга дергала меня за руку, заставляя подняться. – Ладно, не хочешь идти и писать на него заяву, как хочешь. Силой я тебя все равно не потащу. Но и хоронить себя в четырех стенах я тебе не позволю, уж извини. Ты бледная, как смерть. Тебе нужен свежий воздух и немедленно! Ты когда с дома выходила в последний раз, а?