– Та кто же еще! – откликнулся из клубов вкусно пахнущего готовкой пара невидимый Вячко – по голосу, как бы даже не тот, что вчера Машу ужином кормил. – Он самый!

– Ну стал быть, свет- Одихмантьевич и заходил… Ну, а коли он нужен, то стал быть, либо в лесах сейчас, к царской охоте готовится, что скоро будет, либо в своих хоромах…

Соловей, значит. Разбойник, который. Маша с трудом собралась с мыслями.

– И как туда пройти? – мужчина, все- таки вчера был приболевшим… Мог ведь спихнуть свои обязанности на каких- нибудь помощников, а сам пойти, отлежаться… – Ну, к нему домой, в смысле?

Нет, конечно, есть люди, которые до последнего на ногах, но кто его знает.

– Та тут недалече… – широко улыбнулся поваренок.

***

– Пишет тебе челобитную, мой царь, Уйка – разбойник. По его словам – потомок Машеки самого…

– Разбойник? Челобитную? – заломил бровь Кощей.

Царский советник медленно кивнул:

– Он самый, мой царь, – прядь золотых волос выбилась из- по очелья, скользнула по щеке, и правителю на миг показалось, что на белоснежной коже Змея промелькнуло пятно черной гнили. – О помиловании просит. Именем Триглава заклинает.

Царь мотнул головой, отгоняя нелепое видение, а Огненный Змей продолжал все тем же напевным голосом:

– Говорит, мол, раз он сам царский родич, то вправе просить о помиловании, даже за те грехи, что его голову отягчают.

Писарь испуганно вскинул голову: неужель самозванец какой в Нави появился?

Кощей поперхнулся смешком:

– Родич? Что- то я не слышал о братьях, – уж этого- то точно бояться не стоит: у царя может быть только один сын, это всякий знает.

Змей позволил себе легкую усмешку:

– Я так понимаю, он намекает на то, что разбойником его предок стал после того, как твой дед, мой царь, его невесту в жены взял… Тут, конечно, скорей свойство, а не кровные узы… Прикажешь голову с плеч долой за дерзость, мой царь?

Спина, наконец, перестала чесаться, и Кощей позволил себе сесть чуть удобнее.

– Что он совершил? За что приговорен?

Змей чуть сильнее развернул свиток, пробежал взглядом последние строки:

– Измельчало Машекино племя. Предок – разбоем промышлял, потомок – татьбой занялся. Чтоб на большую дорогу выйти – гонора, видать, не хватило… Выдали его тебе, мой царь, жители Березняков на поток и разграбление за воровство тайное по покоям чужим… – советник помолчал, о чем- то раздумывая, а потом хмыкнул: – Ловкий малый. Вчера, судя по подписи, в столицу только привезли, а челобитная уже сегодня составлена. Видать, сильно кары боится.

– Кто писал? – хмуро поинтересовался царь. – Сам Уйка или попросил кого?

– Он, по закону, в холодной сейчас сидит. Может, и есть там еще кто…

– И поток с разграблением должен быть… – задумчиво протянул Кощей, оборвав речь на полуслове.

Последняя фраза могла быть и вопросом, и утверждением – Огненный Змей не стал разбираться, продолжил в тон:

– Через седьмицу, мой царь.

Правитель Навьего царства задумчиво подпер рукою подбородок, а затем резко мотнул головой:

– Отложи еще на столько же. Выясни, что про родство он говорил. Узнай, с кем в холодной его держат – сам челобитную писал али помогал кто.

– Будет сделано, мой царь, – советник склонился в низком поклоне.

***

Честно говоря, в глубине души Маша была уверена, что к Соловью она идет совершенно зря. Вряд ли он будет ее слушаться, пить горячее молоко и полоскать горло содой и солью.

И вообще, диагноз поставлен совершенно не точно! Может, у него не ларингит! Может, он просто голос сорвал!

Но, с другой стороны, это ведь ее обязанность – лечить людей! Пусть даже они, может, и не совсем люди, и вообще – Маша – педиатр… Это ведь все – совершенно не оправдание.