Приятель мой шёл рядом, ибо нам было по пути, и был уже не столь весел, потому как «непонятная» художница, ещё минуту назад содрогавшаяся в его узловатых руках, неожиданно отступила к своему келейному общежитию, – предательским образом оказавшемуся прямо напротив нас, – и тут же пропала в его зарешёченном лабиринте. Тогда же, по дороге, уютно согретый внутренним теплом (фрустрированный собеседник, напротив, поёживался от обилия освежающего пива), я впервые услышал в свой адрес сомнительное словцо, отточенное в брызжущих слюной социальных скандалах и повергающее в суеверный ужас родителей, педагогов и праздных дидактиков, склонных принимать всерьёз всякие унылые приколы вроде: «Подсевший школьник вколол себе привычную дозу дурманящей травки и у него тут же началась чудовищная ломка. Когда его нашли за гаражами, было уже слишком поздно. Кто и зачем травит наших детей страшным наркотиком? Смотрите в авторской программе…»

Итак, после того эпизода я на время забыл о тебе, отвлекаясь на разные мелочи, из которых иные полагают даже составленной жизнь свою. Было, кажется, ещё два-три случая (впрочем, тошнотворно неудачных) моего к тебе обращения, – но если не изменяет каштанового цвета гашишная память, – следующий эксцесс, в действительности открывший мне твои положительные стороны, случился пару лет спустя, когда я обзавёлся уже некоторыми из тех вещей, что делают мир прямым, как лом, а человека – серьёзным, как кладбище.

Я жил тогда на задворках гигантского города, в подпирающем небо домище, посреди неоглядного пустыря, из безжизненной почвы которого на глазах прорастал устрашающий монолит гражданского сектора.

Шёл зрелый, тяжёлый июль. Где-то догрохатывал свирепый отбойник, шипело шинами широкое шоссе, склонённый экскаватор согнутым суставом распарывал розовеющую плоть кровоточащего неба, и закатное солнце устало садилось за бледные, свежие стены.

Некто был со мной и в этот раз; то проглатываясь колодцами сюрреалистично огромных дворов, то выпадая на бушующие бурьяном бугристые пустоши с зачатками строительства – мы двигались с ним в неясную даль, наливая тела умеренным градусом (впоследствии это стало предвосхищать мои с тобой встречи), и наши тени длиннели в асфальте под воспалённым свечением дотлевающего горизонта, а конвульсивные маяки злокачественного молла вдали – звучали немым противоточием с дробью наших неспешных шагов.

Встретив дежурную фармацию у подножья одной из громоздких громад, сплошь обставленной гладкими, безликими автомобилями (не выношу их современного «дизайна»; иное дело – лаковые крылья, сверкающий хром, текучие поверхности понтонных кузовов), мы тихо прождали несколько приятных минут, пока посредник между нами и тобой копался в своём беспорядочном ассортименте. Деловито шаркали шаги плоских прохожих, как будто вырезанных из чёрного картона, чавкали по бетону собачьи ступни, степенно заворачивали в проулки, хрустя недоубранным гравием, кредитные машины припозднившихся служащих; бесшумно включились, вяло набирая яркость, медного цвета фонарные лампы; а вот, наконец, и ты…

Полопались со вкусным треском – прямо на ходу – ячейки платформенной фольги, и запились шипящим пивом горсти белых неприятных шайб; я представляю, каким отталкивающим убожеством это выглядело со стороны, но зато каким обнадёживающим предощущением служило это нам! Вскоре всё стало медленней и мягче, невнятное небо сделалось ультрамариновой сферой с мерцающими точками многозначительных звёзд; амбарные замки долженств и тягот отвалились от сути существования, превратив его в благостную данность, и ничего кроме.