– Гад, сделай что-нибудь! Её же сейчас как заживо ножами режут! Тебя бы так! Осталось в вас что-нибудь человеческое?!

Успокоила Кузя: уже умытая, улыбалась сквозь слёзы, как солнышко после дождя, гладила его багрово-свекольное, искажённое лицо: «Васик, ты что? Милый, милый».

…Вспомнились их ожесточённые споры: из-за кормления, из-за срыгивания, из-за пустышки. Гамлетовское «быть или не быть» – чушь собачья по сравнению с мучительной дилеммой: «Пеленать или не пеленать?».

У Васи сердце от жалости замирало. Вот ребёночек девять месяцев лежит шариком, комочком, как его природа-мама уложила. И тут – ослепляющий безжалостный свет, холод и твёрдость стола, зычный рёв голосов – караул, конец маминому раю!

А тут тебя грубо, властно распрямляют по стойке «смирно», складывают как у солдатика ручки-ножки, всовывают в испанский сапог жёстких казённых пелёнок, туго связывают – и держат полешком часами, сутками! Это же пытка над беспомощным существом, по сравнению с ней садисты просто ляльки.

– Но так общепринято, – умоляла Кузя, – нас с тобой пеленали, наших мам и бабушек пеленали…

Вася метался как лев, не выдерживал, отталкивал Кузю, разворачивал попискивающую девочку. Она, вздрогнув всем тельцем, беспомощно взмахивала крылышками ручек, пугалась сама себя, растопыренными пальцами вцеплялась в личико…

Всё, всё они с болью и кровью осваивали на собственном опыте – не пригодилось «Пособие для молодой матери». Вася носил его в рабочей сумке и штудировал втихаря на работе – был застигнут мужиками за этим занятием, жестоко высмеян и до конца жизни обречён носить почётное звание «Мать и дитя».

***

Плотный, тугой конверт ни в какую не хотел рваться – из картона его делают, что ли? Пришлось расклеивать и вытаскивать содержимое. Не разворачивая, боясь краем глаза увидеть сатанинские крючки цифр и букв – яростно, долго и тщательно, как гадину, крошил толстые белые листы.

Высыпал в урну, пощёлкал зажигалкой. Вряд ли бы загорелось, но в урне была скомканная промасленная бумага, в какую заворачивают чебуреки.

Весело, прозрачно взметнулся жаркий костёрчик. Гори, гори ясно. Ветер отнёс дымок на соседнюю скамейку.

– Чего фулюганишь? Я вот тебя! Полицию вызову! – старушка, привстав со скамейки, грозила клюкой, как мальчишке. Вася заломил шапку на затылок и, придерживая её, разогнался и лихо проехался по наледи. Потерял равновесие, едва удержался на ногах – и правда, как мальчишка.

Пахло весной. Светило солнце. Орали кошки и воробьи. Рядом в киоске торговали чебуреками. Купил холодный чёрствый полумесяц пирожка, с наслаждением вонзил зубы – он почти не ел в эту неделю. И побежал на работу.

– Что сначала: курица или яйцо? Яйцо или курица? – мучительно размышляла Марина.

– Вопрос спорный. Учёные до сих пор не определились с его решением. На заре советской философии пытливое рабоче-крестьянское юношество частенько затевало бурные диспуты: есть ли Бог? Что было раньше: мысль или слово? Курица или яйцо?

Марина только сейчас сообразила, что про курицу и яйцо у неё выскочило вслух. Высокий сероглазый незнакомец, Маринин ровесник, остановился и с интересом её рассматривал. Не часто встретишь в «Магните» тётку с авоськой, которая ломает голову в постижении логического парадокса – на пересечении потоков, на перепутье всех дорог.

Хотя Марина просто не могла вспомнить, куда собиралась вначале: в отдел «мясо-птица», где поменьше народу, или в бакалею, где выбросили дешёвое яйцо? Если сначала курицу – народ расхватает яйца. Если яйца – раздавит сверху куриная тушка.

Она смутилась и, ничего не сказав, поспешила прочь. В дверях столкнулась с соседкой, которая затарилась продуктами, будто собиралась накормить сорок человек.