Я хватаюсь рукой за косяк.

Мелодия достигает апогея и обрывается, рассыпавшись золотом старых золотых монет древней Согдианы, Сиракуз и пылью оседает на пути караванов, прошедших по барханам тысячи лет тому назад.

– Ма… – шепчет за моей спиной Ленка. Братья, их жены, – да все мы – хлопаем, пока у нас не начинают болеть ладони.

– Наташ, жалко, блин, что ты моя тетя! – Говорит старший брат, поддерживая маму за руку. Сестра растеряна, она не знает, что сказать. Она все смотрит на нашу Ма, а та все не теряет своего волшебства, она все еще – молодая девочка из гарема, и мы с Ленкой не знаем, как на это реагировать.

Братья и остальные родственники очень умело хранят эту ее магию весь вечер. Сейчас было бы к лучшему все прервать, и пусть бы сразу наступил следующий день – что бы мы словом или поступком ничего не испортили.

В итоге мы напиваемся так, что назавтра помним все только фрагментами. Общее воспоминание – только одно – танцующая под барабаны девушка.

Это первое, о чем я думаю, когда просыпаюсь – часов эдак в одиннадцать утра. Горло перехватывает от кашля, во рту – как будто стадо верблюдов расположилось, а около кровати кто-то заботливо стакан воды поставил. Мама, наверное.

Я обязательно пойду в армию, и, когда вернусь, найду себе такую же чёткую девчонку, как наша Ма.

– Ты чего так сидишь? Плохо спала, что ли?

Девушка подняла голову, медленно обернулась и посмотрела на мать. Та поставила перед ней сковородку с яичницей, ловко подсунула под горячее дно разделочную доску.

– Осторожнее. – Положила перед дочерью вилку и нож, поправила полотенце, сползающее с плеча. – Да вроде. – Ответила девушка. Она взяла в руки вилку, подержала, снова опустила на клеенку. – А Кирилл не встает еще?

– Нет пока. Он опять переводит будильник. – Мать отвернулась к раковине, включила воду. Горячая струя с силой ударила в груду тарелок, оставшихся со вчерашнего

ужина. Женщина оглянулась через плечо. – Ну что? Что ты… невеселая такая? Хочешь, к тете Кате сходим?

Дочь хмыкнула. Вот уж чего ей точно не хотелось, так это тратить субботний день на поход к тете, где наверняка соберутся старшие, и ей совершенно нечем будет себя занять. – Кирилл поедет ко второй паре. А ты, давай, лучше без меня сходи. Девушку звали Лена, было ей девятнадцать лет, и единственным, чего ей хотелось этим утром, было поговорить с братом. Кажется, не слишком возмутительное желание; исполнить его, тем не менее, оказывалось не так-то просто. Брат снова перевел будильник, а значит, пропускал общий завтрак. То есть – Ленин завтрак. Их мать успела перекусить часов этак в девять утра, вернувшись с ночной смены; успела она и пожарить яичницу-глазунью, которую так любила дочурка. Кирилл собирался ехать в институт ко второй паре, и то, что будильник он перевел, чтобы подольше поспать, значило: он не успеет ни позавтракать, ни поговорить с сестрой.

– Одна дома будешь? – Мать мыла посуду, постукивали друг о друга тарелки и попискивала губка о стекло. – …опять ночью ел. Потом жаловаться будет, что у него живот растет! Лена улыбнулась. Улыбалась несколько секунд, потом правый уголок рта пополз вниз.

– Что на дурака внимание обращать. Он все равно как скелет, растет у него там что, или не растет… другое дело, что в тот еще раз он съел мои йогурты, оба.

Мать засмеялась. – Да не жалко, просто нехорошо на ночь глядя есть. – Она помолчала, шурша проволочной теркой. – Вы оба, когда на ночь едите, потом себя плохо чувствуете.

Лена поморщилась. Ей не нравилось, когда мать говорила таким неуверенным, но в то же время поучительным тоном. —