Однажды нас удостоили такой чести. К нашему приходу он прибрался в доме, стол накрыл в «зале», угощал жареной картошкой с грибочками, капустой и другими местными разносолами. Весь ужин Ильич неспешно развлекал разговорами и рассказами про деревенскую жизнь в Попадьино в былые годы. Благодаря ему, мы начали представлять себе настоящие картины попадьинского быта и в воображении явственно вырисовывались образы людей, живших здесь до нас. Конечно, за разговором не забывали о еде-питье: самое почетное место на столе занимала, естественно, «Ильичёвка». Она имела большой успех. Моя жена, кстати, поначалу всячески сопротивлялась самой идее её пить (мы все читали художественную литературу и полагали, что, кроме мутной сивухи, иной самогон в деревнях встретить трудно). Поэтому в первый раз Юля пригубила только из уважения, однако очень скоро уже ни о чём другом и слышать не желала, если подавали дистиллят нашего соседа. Да и как можно было отказать этому старику, когда он, призвав на помощь всё своё природное обаяние, слегка жалобным голосом начинал уговаривать: «Ну, Юленька, давайте немножечко, а то нам скучно без женского общества бутылочку оприходовать!» В отличие от остальных деревенских знакомых, которые, обращаясь к нам, кроме обычного имени придумать ничего не пытались, Ильич демонстрировал, как говорят учёные люди, дифференцированный подход. Я у него был «Владимирыч» – и на «ты», или «Ванечка», тогда чаще на «Вы», так он соблюдал некий баланс, причём с «ты» мог легко перескочить на «Вы». А вот мою жену обычно звал «Юленька» и почти всегда на «Вы». Дамский угодник в нём не умирал никогда.

Казалось, Ильич – это обязательный атрибут Попадьино и неизменный участник наших застолий. Но однажды летом он не приехал. Потом выяснилось, что Серёжа не смог вырваться с работы, чтобы отвезти тестя, а на поезде Ильич ехать отказался. Зрение ухудшалось, и он остерегался сделать неловкий шаг в ночном вагоне, где всегда царит полумрак, а выйти покурить табаки ой-как хочется. Такие случаи стали всё чаще, и время от времени Сергей-молочник, зная о наших дружеских отношениях с Ильичём, спрашивал меня: «Ти прыедя у г(х)этым г(х)оде Мишка Дяг(х)ель?» По нашему молочнику можно составлять словарь местного диалекта, хотя мужик он не старый. Серёга моложе Ильича лет на тридцать пять, но в деревне так уж повелось. Коли мать, Ильичёва ровесница, говорит Мишка, то и сын будет за глаза так называть.

В последний раз Ильич появился вместе с Серёжей и Галей всего дней на десять. Мы очень обрадовались их приезду. Накануне, играя с детьми в футбол, я вывихнул ногу и еле доковылял до остановившейся около нашей террасы серебристой машины.

– Ну вот, Ильич, теперь Вы, по сравнению со мной, просто мастер спорта по спортивной ходьбе, – пошутил я.

– Ой, Владимирыч, а что с тобой случылось? – местное твёрдое «ч» всё же иногда проскальзывало в речи соседа.

Когда я вкратце рассказал о своей беде, в разговор встрял неисправимый хохмач Серёжа:

– Зато теперь из вас двоих можно одну футбольную команду сделать – «Попадьинские гончие псы», например.

После двухлетнего отсутствия они долго приводили в порядок дом и участок. Потом Галя перестирывала постельное бельё, а Серёжа с Ильичом взялись поправлять фундамент бани. Один раз я их застал за этим делом. С одной стороны земля перед баней была раскопана, и Сергей перебирал ленточный фундамент.

– Молодцы, какой фронт работ развернули! – вместо приветствия сказал я.

Серёжа ухмыльнулся и ответил:

– А мы давно на «Вы»? – Ильич стоял рядом и явно оказывал только теоретическую поддержку начинанию, куря свою извечную