Утро началось с непривычного ощущения. Маша провела ладонью по теперь абсолютно гладкой коже между ног, вздрогнув от неожиданной чувствительности. Вчерашняя эпиляция оставила легкое жжение, но теперь, когда она стояла перед зеркалом в ванной, это казалось незначительным по сравнению с тем, как преобразилось ее тело. Кожа там была нежной, почти детской.

Когда девушка спустилась в столовую, Лёва уже сидел за столом с чашкой кофе. Его взгляд скользнул по ее фигуре, и губы растянулись в едва заметной ухмылке.

– Доброе утро, – произнес он, отпивая из чашки. – Сегодня на тебе будет это.

На спинку стула были наброшены чёрные стринги и полупрозрачный бюстгальтер, больше похожий на кружевную паутинку. Маша, не говоря ни слова, развязала пояс халата и дала ему соскользнуть на пол. Она чувствовала его взгляд на своей коже, но теперь это не вызывало прежнего стыда – только странное, щекочущее нервы волнение.

Тонкие лямки стрингов мягко обняли ее бедра, почти не скрывая гладкую кожу. Лифчик лишь подчёркивал грудь, делая ее еще более соблазнительной. Она повернулась перед ним, демонстрируя себя, и заметила, как его пальцы слегка сжали ручку чашки.

День прошел в странном, почти гипнотическом спокойствии. Лёва не давал ей никаких заданий, не приказывал убирать или готовить. Маша просто ходила по дому, чувствуя, как воздух ласкает ее обнажённую кожу сквозь полупрозрачную ткань. Каждый шаг заставлял стринги слегка врезаться в плоть, напоминая о ее новом состоянии. Она ловила себя на том, что двигается медленнее, плавнее, будто ее тело стало более чувственным, более податливым.

Лёва словно не замечал ее – читал газету, разговаривал по телефону, вышел на пару часов по делам. Но она знала, что это лишь видимость. Он наблюдал. Ждал.

И вечером, когда она мыла чашки на кухне, он подошел сзади так тихо, что Маша вздрогнула от неожиданности.

– Не двигайся, – прошептал он, его пальцы, смоченные слюной, скользнули под тонкую ткань стрингов.

Прикосновение было легким, почти невесомым, но от него по всему телу пробежали мурашки. Его пальцы провели по гладкой коже, лаская, исследуя, заставляя ее дыхание участиться. Она оперлась о раковину, чувствуя, как ноги становятся ватными.

– Завтра, – сказал он, убирая руку и проводя мокрыми пальцами по ее губам. – Завтра ты узнаешь, зачем я попросил тебя побриться.

И ушел, оставив ее стоять с дрожащими коленями и странным, навязчивым любопытством.

Маша лежала на шелковых простынях, чувствуя, как ее собственное дыхание обжигает губы. Халатик из тончайшего шифона съехал с плеча, обнажая розовый сосок, напрягшийся от прохладного воздуха спальни. Лёва не спеша рассматривал ее тело – его взгляд скользил по изгибам талии, задерживался на трепещущем животе, опускался к той самой гладкой, лишенной волос коже, которая теперь казалась невероятно чувствительной.

– Подними бедра, – его голос прозвучал тихо, но с той интонацией, которая не оставляла места неповиновению. Маша послушно приподняла таз, чувствуя, как под коленями заходили мурашки.

Его ладони легли под ягодицы, пальцы впились в упругую плоть. Первое прикосновение языка было таким неожиданным, что она резко вдохнула, вцепившись в простыни.

Когда Лёва опустился между дрожащих бёдер, Маша впервые за эту неделю не испытывала страха – только странное, щемящее предвкушение. Его дыхание обожгло гладкую кожу, заставив её сжаться в сладком ожидании.

Первое прикосновение языка было обманчиво нежным – лёгкий, почти воздушный поцелуй в самую сокровенную точку. Затем горячая плоть языка медленно провела снизу вверх, от дрожащего входа до набухшего клитора, оставляя за собой мокрый след. Маша закусила губу, чувствуя, как её живот сжимается от этого размеренного, почти методичного движения. Но настоящая пытка началась, когда он принялся работать языком всерьёз.