– Да, могу, – ответил я.

Ким снова вздохнул, тряхнул головой, будто муха ему докучала, и бодренько так:

– А зачёт… С чего ты взял, что я опять в пролёте? Я сдал. Учись, зелень! Сон пошёл в производство.

– Поздравляю. Сон в производство, а тебя, значит, тоже. Произведут в мастера. Какого тогда ты так непочтительно с регистрограммами?

– А такого! – заорал Ким, зыркнув на бумажный ком в углу, осёкся, и прежним унылым тоном продолжил:

– Тошно стало, когда попробовал вспомнить. Самому захотелось в окошко выброситься, да вот незадача, нету окошка.

Он коротко глянул на меня – с ехидцей, как мне показалось, и спросил:

– Как ты думаешь, что там, за бортом.

– За каким ещё бортом? За стеной этой нашей башни? То же, что и было раньше, воздух. Город пятьдесят семь, европейский сектор.

– Нету там ничего, стажёр, ни воздуха, ни города, ни сектора. Представь себе, что все мы запечатаны в огромную консервную банку. Если бы ты смог башкой своей умной проклевать в стенке дырочку, выглянул бы наружу и увидел…

Он замолчал, поджал губы.

– Что увидел?

– Ничего. Шучу я. Ты пошутил, я тоже. Квиты. Хватит на сегодня, и так я наговорил на строгач со списанием.

– Комнаты не прослушиваются.

Ким кивал, глядел на меня с жалостью, бормотал: «Зелень, что с тебя взять». Ну и ладно, раз такое дело, хватит.

– Хочешь строгач, будет тебе. – сказал я. – Настучи на себя мастеру. И я тебе ещё по морде должен.

– Только попробуй. Идём-ка лучше жрать.

Лифт мы ждали молча. Не знаю, о чём думал Ким, а я безуспешно пытался настроиться на рабочий лад, сон обдумать, но вместо отрешённости и редакторского скепсиса лезли эмоции. Ничего нет: ни воздуха, ни города, ни сектора. А как же Ирка с Маришкой? Дурацкие у Кима шуточки. Я глянул на него искоса – нет, не до шуток ему, видно же. Да и не был никогда шутником, всё всерьёз, даже слишком. И чужих шуток не понимает. Вечно мастер над ним подтрунивал на групповухах, а он в ответ бычился. Эм Ди шутник тот ещё, жаль только шутки у него иногда не для средних умов. Кима почему-то обзывал ирландцем. О'Хара, говорит, иного я от вас и не ждал. Всем известно, говорит, некоторые вещи неразлучны: картофель и лук, всадник и его голова, ирландцы и беспорядки. Что тут смешного? О'Хара какой-то… Киму, кажется, тоже невдомёк.

– Воздухан заклинило на двенадцатом, – услышал я вдруг.

Оказывается, дождались мы капсулы и уже успели в неё погрузиться. Два тёмно-зелёных техника болтали о своём, о низменном.

– На каком двенадцатом? В спальнике? – спросил тощий техник, какой-то даже измождённый. Никогда раньше не приходилось видеть в проекте такого задохлика. Новобранец?

– Не, – ответил другой. – В обезьяннике на двенадцатом. Эй, сони садовые! В метро родились?

Это нам? Я воззрился на него – толстячка с яблочными щёчками – в недоумении. Тоже шутник. Сони – это про нас. Почему в метро? А! Двери же надо закрыть.

Я тронул на табло квадрат со стрелками, двери чмокнули у меня за спиной, пол ушёл из-под ног. К пневмолифту невозможно привыкнуть, жуткое изобретение. Кто его выдумал?

– В спальнике сразу бы заметили, – говорил яблочный толстячок, – обезьянник всем до лампочки. Вдруг так и задумано? Вдруг дура силиконовая постановила соням жирок трясти в субтропическом климате?

– Зарешал?

– Угу.

– Что было?

– Перепускной клапан регенератора. Я тому дегенерату, который его выдумал, инсталлировал бы эту байду прямиком в выхлопное отверстие.

– У неё нету.

– Почему у неё? А, ты про умницу силиконовую. С неё взятки гладки. Все вопросы к этим.

Он глянул на меня, спросил:

– Я извиняюсь, не вам случайно приснился перепускной клапан регенератора?