Куриц, которых мы принесли из общественного пригона, назвали «коммунарками», и когда подсадили к ним Единоличницу, новоприбывшие чуть до смерти не заклевали нашу любимицу. Пришлось ей снова вернуться домой…
Народ торжествовал! Даже ребятишки, бегая по лужам на улице, орали: «Коммуния развалилась! Ура! Коммунии конец!» Все копошились, как муравьи, искали своё добро: сани, кошёвки, дровни, коробья, лошадей, коров и мелкий скот. Спорили, ругались, но всё равно были довольны.
Наши квартиранты засобирались домой. Липа последний раз меня подняла высоко на руках и на прощанье крепко поцеловала. Я плакала. Сашка оставил мне даже некоторые игрушки. Парасковья Игнатьевна суетилась, собирая пожитки, и выговаривала мужу: «С самой осени не бывали, поди уж тамо-ка всё растащили. Слава богу, домой едем! Развалилась вся ихна коммуния! Ну а боле, хоть на калёну доску ставьте, из своей избушки никуда не поеду. Хватит с семьей мытариться по фатерам. Рази это справедливо – людей из своих домов выгонять?»
Лошадь с санями была готова. Мы помогли им вытащить и уложить вещи. Корову привязали к задку саней. Вся семья Катаевых с нами попрощалась, и воз тронулся.
– С богом! Не обессудьте нас, если чё не так, – крикнула вдогонку мама.
За короткий срок ненасытная коммуна сожрала и уничтожила все крестьянские припасы. Орали и матерились мужики, требовали семенной фонд: «Скоро сеять, а у нас и семян нет! И скот кормить нечем! Давайте делить фураж: сено и солому. Где хотите берите!»
Юдин Полувий притворился больным и слёг. Чернов Александр укатил якобы в район для получения новых инструкций, остальные ходили как в воду опущенные, даже Каин присмирел и незаметно сбежал на время в Харлову к своим брательникам.
В каждом дворе недосчитывались своей, сданной в коммуну, скотины. «Как Мамай прошёл! – говорили люди. – И кому это было нужно? И зачем сделано?»
Но многие и нажились за счёт коммуны. Как, например, наш сосед Филипп. Приобрёл большой дом, целый воз одежды, а при разделе получил больше всех хлеба, хотя столько он и не сдавал.
Ну что же, всякому своё. Кто-то теряет, кто-то находит…
Тятя вернулся!
«Не беспокойтесь, всё у меня идёт путём, а вы, главное, – мать берегите», – писал с лесозаготовок отец. Но мы знали, что он никогда не будет жаловаться. Мы могли только догадываться о бытовой неустроенности и непосильном труде отправленных на негостеприимные берега Вагранки калиновских лесорубов.
Особенно невмоготу стало весной, когда упали[89] дороги. Фураж для лошадей подвозили редко, с продовольствием было худо. В бараках началось воровство. Дело дошло до драк, поножовщины, случались даже убийства.
Такой инцидент произошёл у всех на глазах. Один из лесозаготовителей застал другого на месте кражи: тот выгребал корм из кормушки его лошади. Хозяин в бешенстве схватил жердь и наотмашь ударил вора по голове… Разбирательство было недолгим – убийцу арестовали и увезли.
– Надо нам, мужики, убираться из барака куда-нибудь, да поскорее! – предложил Еварест, когда односельчане собрались обсудить происшедшее на их глазах преступление. – К татарам, чё ли, на житье попроситься? Тут до ихнего посёлка-то – рукой подать.
Жильё в татарском посёлке нашлось быстро. Наш отец, Максим и Еварест поселились у зажиточного старика-татарина Шарифуллы Низамутдиновича, немного знающего русский.
– Твоя жить у меня будет, работать станет, дом рубить станет! Моя – мяса даст, сена для лошадей даст, – коверкая слова, обратился к лесорубам Шарифулла.
Он как раз строил дом для сына, поэтому с охотой пустил русских мужиков. Ночевали калиновцы в малухе