Вот как? Она отложила в сторону все дела и, порывшись в домашней библиотеке, отыскала старый сборник купринской прозы. Буквально за час Марина проглотила «Олесю». Затем взяла сценарий «Колдуньи», еще раз перелистала, сравнила, похихикала над несуразностями и тут же поняла, что все поправимо, но на съемочной площадке. Повесть сама по себе была кинематографична, отдельные фрагменты так и просились на экран, очень яркими были портретные описания героев, особенно ее Олеси. В какой-то момент Марина даже решила, что Куприн видел перед глазами именно ее лицо, фигуру, понимал ее нрав и характер:

«…Я невольно залюбовался ею. В ней не было ничего похожего на местных «дивчат», лица которых под уродливыми повязками, прикрывающими сверху лоб, а снизу рот и подбородок, носят такое однообразное, испуганное выражение. Моя незнакомка, высокая брюнетка, лет около двадцати – двадцати пяти, держалась легко и стройно. Просторная белая рубаха свободно и красиво обвивала ее молодую здоровую грудь. Оригинальную красоту ее лица, раз его увидев, нельзя было позабыть, но трудно было, даже привыкнув к нему, его описать. Прелесть его заключалась в этих больших, блестящих, темных глазах, которым тонкие, надломленные посредине брови придавали неуловимый оттенок лукавства, властности и наивности; в смугло-розовом тоне кожи, в своевольном изгибе губ, из которых нижняя, несколько более полная, выдавалась вперед с решительным и капризным видом…»

Что касается цвета волос купринской Олеси, то… Марина, улыбнувшись, встряхнула своей золотой гривой: посмотрим… Ну и пусть ее Олеся в фильме будет Ингой, а Иван Тимофеевич, рассказывающий историю Колдуньи, станет парижским инженером. Но Марина постарается остаться именно купринской девушкой, дикаркой с целомудренной душой.

Утром следующего дня она позвонила мсье Мишелю, сказала: «Да» и вскоре с легким сердцем впервые надолго уехала от мужа на съемки в далекую Швецию. Правда, в сопровождении старшей сестры Ольги, которую Мишель пригласил быть своим ассистентом.

Марину вовсе не смутило неожиданное требование режиссера постоянно находиться в кадре в платье на голом теле. Все верно, лесная колдунья и не должна иметь нижнего белья, стесняющего движений. Хотя в фильме не было ни одной эротической сцены, тем не менее Инга Влади даже участников съемок сводила с ума. А как потом рыдали зрительницы, видя, как жестокие крестьяне забивали белокурую красавицу камнями, а мужчины влюблялись в несравненную «колдунью» и выбирали для своих новорожденных дочерей загадочное имя Инга!

Пока Марина пропадала в своей дурацкой Лапландии, Робер места себе не находил. Но, решив проявить характер, умышленно не звонил и не писал жене ни строчки. Потом, правда, через десятые руки до него все-таки донесли информацию, что сама Марина переживает, грустит, а это плохо отражается на ходе съемок, и что режиссер якобы даже кричал на своих помощников: «Дозвонитесь, в конце концов, до ее мужа, потребуйте, чтобы он приехал! Она же просто чахнет на глазах!»

Эти слухи, с одной стороны, его радовали, но с другой, немало тревожили. Оссейн сам себе не мог объяснить, что с ним происходит. Может быть, чувствовал, что, обретая самостоятельность и независимость, Марина все дальше удаляется от него? Может быть…

Кроме того, Робера начала безумно раздражать обстановка в доме, который еще недавно он считал родным. Maisons-Laffïte, ранее казавшийся ему оазисом «любви, вкуса и утонченности», теперь казался ему «бабьим царством». Я и не предполагал, сокрушался Оссейн, что в результате окажусь единственным мужчиной в этой большой и дружной женской семье! Когда он обращался к Марине: «Дорогая!», на его зов откликались сразу все ее сестры: «Да-да?» И скоро ему стало мерещиться, что он женился не на одной из сестер Поляковых, а сразу на всех четырех. Ему с Мариной никогда не удавалось оставаться наедине, у них не было каких-то только своих, сокровенных тайн, неприкасаемого «интимного пространства».