Илл. 4. Сельские загадки на краю Логоса. Библия из Бери-Сент-Эдмундс. Колледж Тела Христова, Кембридж

С ростом как религиозной, так и чиновничьей грамотности, а также с появлением новых методов организации и анализа текста во второй половине XIX века оформление страницы, или ordinatio текста, вытеснило монашескую meditation [16]. Теперь подчеркивалась физическая материальность письма как системы визуальных знаков. Этот переход от произнесения слов к видению слов имеет основополагающее значение для развития маргинальных образов, потому что, как только буква приобрела узнаваемость как элемент считываемой системы визуальных единиц, это ограничило возможности ее деформации и игры с ней. Больше не участвуя в образовании буквы, репрезентации либо входят в ее рамки, образуя так называемые буквицы, распространенные в готических рукописях, либо вытесняются в неуправляемое пустое пространство по краям – традиционное место для глосс.

Как рассказывает нам Гуго Сен-Викторский, глоссы XI и XII веков часто были подстрочными. Втиснутые между строками текста, они «говорили» те же слова, только на другом языке, как, например, знаменитые англосаксонские глоссы в Евангелии из Линдисфарна. Маргинальные глоссы, напротив, взаимодействуют с текстом, который стал рассматриваться как фиксированный и завершенный, и по-новому интерпретируют его. В поэме Лэнгленда XIV века «Петр пахарь» встречается словосочетание «Marchauntes in the margins» (букв. «купцы на краях») [18]. Это характеризует как физическое место купцов в письменном документе, о котором рассказывается в этой части поэмы, так и примыкающее положение этого «нового» класса по отношению к традиционной трехсословной модели общества. Слово «margin», от латинского «margo», означающего край, границу, предел, и его родительный падеж «marginis» стали обыденными только с распространением письма. Как только страница рукописи становится матрицей визуальных знаков, а не текучей линейной речи, формируется основа не только для дополнений и аннотаций, но также и для разногласий и сопоставлений – того, что схоласты называли disputatio.

Glossa Ordinaria («общепринятая глосса»), большой комментарий к Библии, доведенный до совершенства в школах Парижа, и комментарий к псалмам Петра Ломбардского служат важными примерами подобного нового подхода к чтению в конце XIX века [19]. В рукописях глосс Питера Ломбарда фигуры и действия иногда изображаются на чистом пергаменте по бокам страницы не столько для иллюстрации, сколько для комментариев к соседнему тексту. В рукописи, подаренной Кентерберийскому собору в конце XIX века, изображен Августин, указывающий пикой на святоотеческий комментарий, где на него ссылаются, и он же держит свиток с надписью «non ego», как бы сообщая: «Я этого не говорил» (илл. 5). Глосса здесь буквально «говорит» в терминологии Гуго Сен-Викторского, высказываясь не за текст, а против него.

Илл. 5. Св. Августин не согласен. Комментарий Петра Ломбардского к псалмам. Тринити-колледж, Кембридж

Псалтирь Ратленда, созданная в Англии полвека спустя (ок. 1260 г.), – первая готическая рукопись, где появляется полностью развитая последовательность маргинальных изображений. На одной странице буква «р» латинского слова «conspectu» («видеть» или «проникать визуально») входит в задний проход лежащего навзничь рыбочеловека, соединяясь со стрелой экзотического лучника (илл. 6). Тогда как в глоссах Петра Ломбардского образы иногда вступали в спор со словами в тексте – здесь слово дает отпор. Подобный антагонизм, или «различие» между текстом и изображением, обусловлены важными изменениями в производстве рукописей.